Камень Солнца. Рассказы этнографа
Шрифт:
Внимательно осматриваем землю и видим еле заметный конец полоза оленьей санки. Раскидали мох и хвою, и показался весь полоз, рядом второй, а меж ними упавшие сгнившие копылья. Следы живых теперь попадаются часто — почти неразличимый круг с короткими гнилушками — чумище, место, на котором стоял чум. Во мху нашли невыдолбленную ветку и снова санки.
Избушки, остатки избушек, упавшие стены и стропила находим во второй половине дня.
Так где же могилы? Ночь в глубине леса многоголоса. Над нами противным голосом кричал филин, где-то рядом трещали кедровки, раздавался шорох в сучьях,
И второй, и третий, и четвертый день мы ищем древние могилы шаманов и не можем найти их.
Предложение Сергея копать наугад отвергается единодушно — общая площадь лба, пожалуй, больше двухсот гектаров.
Сергей не слушает нас и в пятый — последний — день пребывания на лбу в одиночестве раскапывает два «подозрительных» холма. Правы мы, но тем не менее холмы вызывают азарт, и со словами: "А ну-ка, дай я вот этот вскрою!" —Сашка копает третий холм. Чудесная песчаная почва. Рвем лопату из рук и вскапываем еще один, другой...
Расходимся собирать хворост для костра и, как сумасшедшие, мчимся на зов Токуле:
— Гагару нашел!
Деревянная гагара сантиметров двадцать длиной лежала подо мхом. На брюхе у нее выемка — сюда вставляли длинную палку-шест и втыкали его перед могилой. Где-то здесь была могила Сенебата.
Перерыли мох, но только труха сгнившего дерева попадается нам.
Тайга за многие годы сделала свое дело. Ветры уронили шесты с деревянными птицами, дожди сгноили шаманские символы, а мхи и хвоя спрятали от людских глаз пристанище мертвых. Тайга сохранила память только о жизни — чумища и санки.
Благодатный край... Теперь мы знаем, что люди вернутся сюда и дадут ему новую жизнь.
...Мы ушли со лба длинным, но легким путем: по течению Мамонтовой речки — на Енисей и дальше на косу, к рыбакам, сородичам Дагая.
* * *
Густое серое небо висит низко, почти касается мачты катера.
В кормовом кубрике катера теснотища.
За бортом — поникшие талины с длинными седыми пепельными усами ила, оставшегося еще с весеннего паводка; коричнево-мутная, пенистая на гребне волны енисейская вода, а по берегам редкие путевые знаки.
Катер идет час, другой, а берега безлюдны. Изредка появляются встречные суда, идущие вверх.
Кончается навигация, кончаются наши разъезды по селениям и стойбищам.
В багаже магнитофонные ленты и фотопленки, а больше всего записей, полевых дневников с беглыми заметками и зарисовками, нужными для воссоздания истории маленького народа. Писаная история нужна кетам и всем нам.
Нет народов без истории, есть еще не написанные истории, но сама история уже сотворена людьми. Ищи ее, пойми ее и дай всем людям. Они ждут ее.
...Кто-то дернул за рукав. Я обернулся, маленькая фигурка в огромной зюйдвестке прокричала:
— Папаша, письмо тебе!
Вот уже и папаша, а все из-за бороды.
Письмо было из Сургутихи, из центрального поселка, там работал Дагай. Со дня нашего отъезда прошло больше месяца. Председатель колхоза Прокоп Гавриленко просил выслать из Москвы очки для дочки и, делясь новостями, как бы между прочим писал:
«Дагай
АЛТАЙСКАЯ ЛЕГЕНДА
Реки Горного Алтая, впитавшие снега Саян, устремляются к степным просторам, где проложила себе путь Обь. Горные реки насыщают Обь, и она, рассекая податливую землю, ускоряет свой бег на север. Там, где Обь вырывается к студеному океану, устье ее подобно бурному морю, здесь река кажется какой-то затихшей, уютной. В безветренную погоду, если не видно плывущей ветки или скользящих по воде листьев, можно подумать, что Обь вообще остановилась, прекратила свое вековое движение.
В тишине, особенно вечерней порой, рождается иллюзия пустынного безмолвия. Память же воскрешает минувшее, когда здесь, на стыке Степного и Горного Алтая, перед вторжением орд Чингисхана восемь-девять веков назад жизнь не затихала ни днем ни ночью. В такие минуты в наши дни и приходят голоса людей давней поры, их чувства, их боль и радость. Прошлое приближается к настоящему, как будто и не было расстояния, отмеренного временем...
* * *
...Телеуты, предки современных алтайцев, редко пользовались речными путями в своих дальних и близких странствиях. Вынужденные, как и все люди, селиться близ воды, они страдали от полноводной и широкой реки ежегодно.
Обычно по весне река разливается. Тогда волны ее хлещут неудержимо в степь, затопляют тропы, разрушают деревянные аилы — восьмиугольные сооружения из бревен с конусообразным верхом, захлестывают загоны для скота и губят его. Нехотя телеуты уходят под натиском воды подальше от степной равнины в лес и ждут с нетерпением того часа, когда вода остановит свой бег и начнет день ото дня отступать назад. Вслед за ней по непросохшей еще земле погонят свой скот телеуты на знакомые пастбища и начнут вновь строить жилища.
И так от века к веку. К этому уже привыкли. В глубокую старину, чтобы сдержать реку, на песчаных холмах, тянущихся грядой почти вдоль самого берега, устраивали поклонения богам и духам, в глубокие ямы закапывали специально убитых в честь духов воды пленных, а то и провинившихся соплеменников.
Телеуты не могли, как никто на свете не может, жить без воды, но боялись спокойной, хотя и быстрой реки, которая в пору таяния снегов становилась свирепой и неукротимой. Город жертв должен был оградить жилища живых, но вода шутя перекатывалась через гряду холмов и наступала на селения. Только один холм — остров на широкой речной протоке, Остров Мертвых, где телеуты и еще давным-давно их предки и предки их предков хоронили сородичей, никогда не затопляла вода. Такое чудо превратило остров в священное место, которое посещали только тогда, когда кто-либо из близких уходил в подземный мир.