Каменный пояс, 1977
Шрифт:
— Были и продолжаются стычки, — Владимир Ильич потер рукой высокий лоб, — даже по тому, где лучше размещаться редакции «Искры» — в Мюнхене, Лондоне или Женеве, Но я предвижу на съезде сражения и по важнейшему пункту проекта Программы — о диктатуре пролетариата. Пошатнулся Георгий Валентинович. На его стороне Мартов и Аксельрод. Они не согласны с разделом о национализации земли… которую следует изъять у помещиков и отдать крестьянам.
— Весьма серьезное! — невольно вырвалось у Азиата. — А мы на местах не знаем…
— Наша общая беда, — согласился Ленин. — Четкие
— Партийная борьба, она придает организации силу и жизненность.
— Совершенно верно, борьба! — живо подхватил Ленин. — Об этом замечательно сказал Лассаль. Но партийная ли борьба это? — И смолк, помрачнел, горько усмехнулся.
От Герасима не ускользнуло мгновенное изменение его сосредоточенного лица. Он понял, Ленину нелегко и непросто говорить об этом.
Чуть раньше Азиат узнал от товарищей в русском клубе, что в редакции «Искры» нет полного единодушия, но не допускал, что все зашло так глубоко. Ему говорили о разногласиях между Лениным и Плехановым. Георгий Валентинович не может понять и согласиться с тем, что русские рабочие изменились за годы его отсутствия в России.
— Мы считали Плеханова идейным учителем. А выходит, переоценили, — выразил свою мысль вслух Мишенев.
— Нет! — быстро возразил Ленин. — Плеханов сильнейший теоретик марксизма, но он оторвался от живого русского революционного движения, безвыездно сидит в Женеве, где нет настоящих рабочих. Докажите ему, что люди выросли. Нельзя жить старыми представлениями. Все течет, все изменяется.
«Да, конечно», — хотелось сказать Герасиму, но неудобно было перебивать Ленина.
— Заразите, пожалуйста, старика своим энтузиазмом…
В памяти всплыл яркий случай.
Однажды Ленин получил из Уфы в переплете романа Л. Толстого «Воскресение» заметку рабочего в «Искру», вложенную Надюшей, об участии в стачке мальчиков екатеринбургской типографии. Факт взрывной силы! На Урале бастуют подростки, не говоря уже о златоустовских рабочих…
Озеро было удивительно спокойно. Горы с лиловыми и фиолетовыми снеговыми шапками, как сказочные витязи в шлемах, гордо вскинули могучие плечи, выставили богатырские груди.
— Восхитительно! Не правда ли? — сказал Ленин и тут же заговорил опять о главном, чтобы делегат Урала понял его до конца: — Нельзя в борьбе щадить политических врагов. По кому-нибудь придется панихиду петь, как говаривал купец Калашников. Наша борьба есть борьба насмерть, — и неожиданно спросил: — Не кажется ли вам, что «Искра» стремится командовать комитетами, как утверждают здешние товарищи?
Ленин задумался. Лицо его волевое сделалось вдруг уставшим, глаза, только что блестевшие, погасли.
— А
Владимир Ильич дружески взглянул на Азиата.
— Спасибо, товарищ! — И попросил: — Расскажите о себе, Герасим Михайлович.
Он умел слушать.
И как-то по-своему, склонив к собеседнику голову и немножко скосив глаза.
Его интересовало все. Он непрерывно спрашивал. Когда, казалось, разговор был закончен, Мишенев услышал вопрос:
— А сколько вам лет?
— Двадцать седьмой пошел.
— Впереди большая дорога. Важно, очень важно пройти ее прямо. — Ленин быстро повернулся к нему:
— Я рад, что познакомился и поговорил с вами…
Владимир Ильич спешно зашагал от берега. Герасим шел и думал обо всем, что услышал. Он представлял Ленина человеком долга, ведущим опасную жизнь ради будущего. Ее смысл — борьба за освобождение человечества от социального, политического и духовного рабства. Все слитно в нем, все едино. Хочется шагать в ногу с таким человеком. Приток сил, приток энергии ощущаешь в себе, слушая его.
«Что-то в нем рахметовское есть», — подумал Герасим и невольно вслух сказал:
— Побольше бы таких людей, как Рахметов…
Владимир Ильич, молчаливо шагавший, быстро повернул голову. Герасим не заметил этого движения.
— Чернышевского вспомнили?.. — неожиданно отозвался Ленин. И повторил: — Все-таки почему вспомнили Чернышевского?
— Люблю этого писателя. Он как душевный наставник сопутствует всюду.
— Кто из нас не увлекался Чернышевским? — вздохнул Ленин. — Я много раз перечитывал его книги и все новое открывал для себя. Его беспощадный полемический талант покорял и будет покорять многие поколения людей. Мы должны учиться борьбе у Чернышевского.
Владимир Ильич полуобернулся, посмотрел на Мишенева прищуренными глазами.
— А даму в трауре помните?
Герасим был захвачен врасплох. Он плохо помнил даму в трауре.
— Как же так? — удивился Ленин и тут же процитировал:
А юноша-воин На битву идет. Ружье заряжает джигит…Жестом руки он подчеркнул звучность стихотворных строк.
— Это дама в трауре поет. Она зовет Веру Павловну, Кирсановых, Лопуховых в подполье. В этом же весь смысл. А вы не помните! Как же это так — не помните?
Герасим стушевался, не знал, что сказать.
— Не огорчайтесь! — успокоил его Владимир Ильич. — Теперь запомните. — И дружески рассмеялся.
6
Земское начальное училище, куда прибыл Мишенев, размещалось в низеньком одряхлевшем домике. Учительствовала здесь Афанасия Евменьевна Кадомцева, в прошлом выпускница Уфимской дворянской гимназии. Она помогла Герасиму устроиться с жильем, рассказала, чем надо заниматься, познакомила с людьми.