Каменный пояс, 1988
Шрифт:
— Он не наш. Ему еще в первый надо.
И так себя ведет, будто не он меня сюда привел.
Разобрались, куда мне. Оказалось, рядом. И ничего я не опоздал. Перекличка до меня не дошла. Назвали меня, я встал и ответил «я». Обрадовался.
А учительница, сразу видно, что добрая, вся в веснушках, перекликала всех, поднялась из-за стола и познакомилась.
— Меня зовут Вера Васильевна. Я вас буду учить до пятого класса.
Тут и звонок на переменку. Встретил я Артурку, и мы подрались. А что он. Ему велели привести меня в школу. А он страдовать.
ДЕВЧОНКА БОЛЕЕТ
То было раннею весной.
Какой-то слишком уж громкий матч гремел тогда в Видинеевском саду. Обычно нас не гнали за безбилетность, а тут, на-ка, такая бдительность. Самые-то потайные дыры позашивали горбылем. Милиция со всего города. И контролеров этих. И на входе, и у забора. Вылавливают нашего брата безбилетника, только рев стоит
Ну, да все равно мы были там, через забор и горохом, попробуй собери. Только Артурка попух. Пока седлал забор, смелел, его и засекли, голубчика. Сполз, а ему — здрасьте, я ваша тетя. Только и оставалось «тетенька, я больше не буду». И на выход. Хорошо, что не в милицию.
А на поле, такое на поле! На наших воротах сам Клайн. На вражеские навешивает сам Пузан. Ему с правой бить запрещено — пушечный удар. Это уж точно. Да что Клайн, что Пузан, лучших из лучших выставил родной метзавод. И противник нашим под стать. Других бы без заминки расколошматили, а эти держатся. Того и гляди, сами наклепают. Пузан размочил счет. Клайн мяч из сетки вынул. И пошло…
А я испсиховался. Мешают мне болеть. Девчонка. Нет, подумать только, девчонка болеет. Кому ни скажи… И все я о нее спотыкаюсь. Как соринка в глазу. Самый момент. У ворот заварушка, а мне в глаза голубое платье — косички-бантики.
Что она понять может? Так себе, зыркает больше по рядам, чем следит за игрой. На меня взглянула. Заметила, головкой дернула. Что это она? Рубашка на мне, как рубашка. Обзеленена, правда, боролись на полянке, так не видно от нее. Что я ей, на улицу должен в чистом идти. В школу мы тоже ряжены-глажены. Белый воротничок, руки с мылом. А сейчас зачем, бегать-то. И так мать ворчит, как на огне горит, не напасешься.
А что это я, в самом деле, так одет. Столько народу, а я. Дом-то недалеко. Переодеться пара минут.
Опять взглянула. Вот ведь привязалась. Я и поднялся.
— Ты чо, — удивился Володька, — живот заболел?
Побежал я домой. Прибежал. Нашел в комодке рубашку. Мятая. Еще бы. С весны ненадеванная. Погладить? А угли в утюг? Холодным волозить. Где там! Не разглаживается. Натянул. Хоть плачь, как теленок жевал. Потуже за ремень. С груди гладко. Со спины ворохом. С фуражкой беда. Полкозырька висит собачьим ухом. Мастачил, мастачил, что толку-то. А без фуражки? Так ведь. Гололобая башка, дай пожевать пирожка. Челку-то с седьмого разрешают. А я отцову фуражку. У меня саклан приличный. Лады!
Бегу на стадион. А с полдороги мне люди. Все гуще-гуще. Игра-то кончилась. Это надо же! Игру прозевал. И все из-за этой. Попалась бы она мне. Не попалась. Где уж. Известно, что делается после хорошего матча.
А ведь искал я ее, не нашел. Она всегда, что ли, в голубом. А я бы только по платью и узнал.
ПРИ ПОПЫТКЕ К БЕГСТВУ
Земля плоская, лежит на трех китах. Киты плавают в море.
Решили бежать из дому. Не то, чтоб жилось нам плохо. Просто надо было разоблачить взрослых во вранье.
Они ведь что. Сказочки рассказывают. Про всякие там города-страны, моря и океаны. А где им быть морям-океанам? Ну, ладно, за Косотуром еще хребет. А посмотреть с Татарки и еще разглядишь. Но ведь на последний-то все равно опускается небо. В долинах, что ли, все эти индийские да тихие океаны? Что-то не то.
Между прочим, это крамольство не мешало мне получать пятерки по географии. Таким я был лицемером. А что поделаешь. Попробуй-ка заявить у доски, что не веришь учебнику. Из двоек не вылезешь. Скажут: «А ты докажи». Нужны веские доказательства.
Дома их соберешь? Нет. Надо разбираться на месте. А отпустят тебя? Конечно, нет. Вот и получается. Хочешь не хочешь, а надо бежать.
Поездной вариант сразу отпал. Зайцем по вагонам много не нашныряешь, кондуктора на что. На крышах тоже отъездились. Электропоезда стали пускать. Сколько пацанов срезало проводами. Ну и милиция. Кто да откуда. Им ведь не докажешь, что ты не шпана. Что ты, можно сказать, с научной целью. Домой тебя. Вот ваш отличник. В школу сообщат. Позор!
И решено было плыть по Аю. На плоту. Лучше не придумаешь. Как известно, реки впадают в море. Вот и проверим, где оно, это море. Понесет тебя вода, а ты посиживай, открывай земли. Еда под тобой. Всякие там рыбы, лангусты, омары. И совсем немаловажная деталь. На учебе не отразится. Поплывем в каникулы. В школе и знать ничего не узнают. Дома? Что дома? Письмо оставим. Мол, так и так. По делам. Не ищите, вернемся сами. Успокоятся, не маленькие.
Брату только скажи. Борька тоже сразу. А с Артуркой пришлось повозиться. То ему, да се! Рулевым сделай. Так ведь Борьке уже обещал. Тогда капитаном. А я кто? Ладно, ладно, будешь капитаном. Я тебе дам капитана. Только бы отчалить.
Артурка еще ремня боялся. Такой уж он. Пацан пацаном, а вспомнит про ремень, и хоть не связывайся.
Плюнуть бы на него, да некого больше в экипаж. Володька в детской колонии. Связался со шпаной — Стульчиком, Танищем, карманничать начал. А Женька давно уже с нами не водится. Старшеклассник, видите ли. Как был задавака, так и остался. Ну а больше и нет никого на улице. Все мелочь пузатая, послевоенная.
Все сорвалось из-за сухарей. Какое без них плаванье. Стали сушить и копить. С хлебом-то свободнее стало.
Тайник устроили в родительской кровати. Матрац пружинный, сколько раз выручал. Натворишь дел — и под койку. Руками, ногами вцепишься в матрац. Оторви попробуй. А под кроватью ремнем не больно. Не размахнешься. Повисим на матраце, пока отец не остынет, и вылазим.
Запрятать в матрац, в пружинах что угодно можно. Сроду не догадались бы. Если б искали. Да не искали они.
Весной уже, сухарей прилично прикопилось. Лежат родители перед сном. Слышно нам, разговаривают: