Каменный пояс, 1988
Шрифт:
Как славно лететь нам домой. Ловить, как солнце прячет жар в синие леса. Остывает, темнеет устало. Столько дел переделало. Столько сена пересушило.
Что за настоями потчует нас лес на прощанье. И все-то они лишь приправа. Затопил, заполнил мир запах свежего сена.
Легок да долог наш путь. Уж и солнце на отдыхе, а мы еще на ощупь угадываем тропку через пихтач.
А как вырываемся на вольный, степной простор планевища, звездами усеян мир. И под нами, где плескалось, уходили, молочное озеро, тоже звезды.
Осыпаются спелые звезды августа. Те, что остались в небе, пронзительно-сини, ледяные осколочки. А эти, земные — теплы. Согрели их люди. Зовут они нас, подмигивают. И среди них звездочка нашего дома.
Тянет от них теплом. И слышно. Кто-то большой-большой, сильный, вдосталь наработавшийся, спокойно дышит во сне.
ЖДАНКА
Ты, пойди, моя коровушка, домой.
Ты пойди, моя буренушка, домой.
Уж как я мою коровушку люблю.
Свежей травушки буренушке нарву.
Опустел, омертвел наш двор, как свели ее на базар. Предательством, черной изменой то утро.
Все к тому и шло. Стара стала. На рога дюжину колец нанизала. Зубы стерла. Молоко потеряла, жиже пошло. Себя не оправдывает. Сенцо-то кусается. А своего, покосного на ползимы не хватает. Да и ущемлять стали. Чтоб хлеб не скармливали. Все одно к одному.
Очистили от лежалых говех ее вислое брюхо. Теплой водичкой омыли. Расчесали шерсть. Накинул отец веревку на рога. И вернулся — с одной веревкой.
Укосолапила наша буренушка к чужим людям. На молоко ли, под нож. Да разве можно так? Конечно, как же иначе.
А только…
Дзинь-дзинь. Тугие, упругие струйки молока о дно подойника.
Прысканье в крученой пене. И благодарные, протяжные Жданкины вздохи.
Рано-то — рано. А под нами, спим мы с братом на сарае, уже доброе мамино бормотанье. Обмывает она Жданке вымя. Смазывает соски топленым маслом. Попутно ублажает Жданку ласковыми словами. Иначе молоко не спустит. А уж той-то эти ласки-приговоры по душе. Блаженно переступает с ноги на ногу. Шумно тянет с пойлом всякие вкусности. И звонкое молочное «дзинь».
А только…
Наплывает на околицу, растекается по улицам ручейками доброе тепло стада. Наша поилица вперевалочку, неторопливой походкой спускается по переулку. Сколько кустиков-полянок облазила она. Все искала травку поедомее, молоку потворнее. Сколько травяных соков перегнал в молоко ее огромный, натруженный животино.
Ко двору она уже торопится. Нетерпеливо взмыкивает. Открывайте ворота. Подставляйте подойник, опростать вымечко, терпеть невмочь.
Не очень-то подставишь. Честь такая лишь хозяюшке. То-то мука, как мама в отлучке. Пить не пьет, есть не ест, а уж к вымени — ни-ни.
Было дело, доил. Мама в гости отбыла. Оставила нас, мужиков, домовничать. От соседок помощи не жди, отказались.
Дождался, как стемнело. Запахнулся в мамин халат. Повязался низко. Обнюхала, помыкала. Вроде признает за хозяйку. Иду в стайку. Ничего, следом. Пойло тянет. До сисек допускает.
Сделал я, что полагается. Подойник пристроил. Дернул за сиську. Только раз и дзенькнуло. Дрыг. Подойник в стенку. Я в другую.
Пришлось маму вызывать телеграммой, а как же? Молоко перегорит, вымя огрубеет, не раздоишь.
А только…
Заносит мама телка. Мокрого, вялого. Сливяные, безнадежные глаза. Будто знает, недолго ему жить. Долго ли его натерпишь дома-то? И зовет отец Родина. Сам не мог резать скотину.
Родин приходит со своим ножом. Большой, сутулый, масляно-ласковый. Без лишних слов тянет телка на двор. И тревожно мычит запертая в стайке Жданка. Потом Родин весело обмывает кровавые свои лапищи. Хвалит телка. И уходит с заработанным куском осердия. Дово-ольный.
Чудотворцем был наш пращур. Не чудо ли сотворил он с коровой? Молоко дано матерям для детей. Все твари земные следуют этому закону. А он убедил корову давать молоко людям. Всю жизнь, с первоотела. Не потому ли так добра к нам корова. Принимает за детей своих. А мы не слишком благодарные дети.
Чудаки-алхимики. Столько бились над эликсиром жизни. А он существовал уже. Из-под коровки. Приворотное зелье к земле, ко всем ее кровным, зеленым, каменным детям.
ХМУРАЯ ОТТЕПЕЛЬ
Одинокий шагает памятник,
Повторенный тысячекратно.
«7.3.53 года. Сегодня суббота. Погода морозная. В школе меня не спрашивали. Вчера и сегодня траурные дни. 5 марта в 9 час. 50 мин. умер И. В. Сталин. Когда вчера сообщили об этом, то многие ребята плакали, плакали не только ребята, но и взрослые: учителя и директор. У нас в классе висит портрет И. В. Сталина, так мы его обвили красными галстуками (лент не было) и черной материей. В школе, да и везде вывесили траурные флаги. Весь день по радио передают о Сталине. У нас в школе около его портрета стояли на почетном посту ребята 8—10 классов. Сегодня была траурная линейка, на ней много говорили о нем и очень сожалели о его смерти. Сейчас время тревожное. Не знаю, как отнесутся к его смерти капиталисты, но нам, трудящимся нашей страны, да и пролетариату мира скорбно об этом слышать. Во главе Совета Министров теперь стоит Маленков, а во главе Президиума СССР Ворошилов.
Вчера мы с классом решили не получать ни одной двойки».
Это я цитирую себя, вел тогда дневник. Цитирую и сам с собой не согласен. В памяти дни те мокрые, серые. Хмурая оттепель. Тяжелые хлопья снега шлепаются на раскисшие враз дороги. Разбухшие, огрузшие тучи давят. Совсем недалеко им до земли.
Наверно, после заморозило. В марте зима с весною борются. Никак нельзя верить мартовским оттепелям.
Как узнали, с перемены собрались в класс сами. И по партам. Почти урок сидели одни. Кто плакал, а кто, без переживаний, терпел молчание. А ну-ка поори. Избили бы.
Кто-то придумал украсить галстуками потрет. Вот когда я ненавидел родителей. Не разрешали в пионеры, религиозные. Моего галстука на портрете вождя не было.
Русачка Нина Павловна вошла с опухшими глазами. Взглянула на нас и навзрыд, опрометью из класса. Так и не занимались в тот скомканный день.
А дома было обычно. Будничные дела и разговоры. Отец только обронил: хуже не будет. И по привычке глянул на дверь.
Под вечер назавтра все та же мокрота. Все та же свинцовая тяжесть туч. Под хмурым снегопадом по шоссейке текла черная река растерянных, невеселых людей. Несла обугленные лоскутья знамен. Все туда, к райсовету.