Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
Шрифт:
— И насколько я могу судить на расстоянии, большого шарма. О, это было бы любопытно составить себе представление о вашем дворе, мой брат. Тем более, что визиты монархов друг к другу вещь чрезвычайно проблематическая.
— Нет ничего проще, ваше величество. В танцах наступил перерыв, и, если вы не будете иметь ничего против, я представлю вам фрейлину графини Северной.
— Это вполне соответствует моим собственным желаниям.
— Мадемуазель Нелидофф!
— Як вашим услугам, ваше высочество.
— Я хочу вас представить его королевскому величеству — он заинтересовался
— Вы и в самом деле восхитительны, мадемуазель. Как вы ответите на просьбу короля подарить ему следующий танец? Если, конечно, он у вас не занят и я не повергну тем самым в отчаяние одного из ваших многочисленных поклонников.
— О, ваше величество, что значит одно отчаяние перед лицом возможности ощутить на себе сияние Людовика XVI!
— Но я не король-солнце, мадемуазель. К великому сожалению.
— Солнце никогда не встаёт дважды одинаково. Каждый рассвет по-своему неповторим и радостен для всего живущего.
— Мадемуазель, я в восторге. Вы не пишете ли стихов? Они должны выражать вас и, значит, быть прелестными.
— Ваше величество, я не только не пишу стихов, но считаю эту область преимущественной доменой мужчин.
— Но почему же, мадемуазель? Ведь женщины явно чувствуют и переживают всё гораздо тоньше нас, ваших поклонников и рыцарей.
— Тоньше? Вы говорите тоньше, ваше величество? Этот ваш очередной комплимент очарователен, но он не может изменить сути дела. Для того чтобы создать произведение искусства, надо удалиться от живой жизни, а ни одна женщина на это не способна.
— И вы чувствуете себя тем уязвлённой, мадемуазель?
— Нисколько, сир. Это сберегает женщинам множество сил и чувств. И потом — я не считаю себя вправе лишать мужчин того, что им по праву принадлежит.
— Что вы имеете в виду?
— Вообразите себе, ваше величество: если вместо того, чтобы вложить нежность в прикосновение своих рук, в своё дыхание, любимая вами женщина станет размышлять над тем, как превратить её в строки, которыми станут пользоваться все...
— Вы тысячу раз правы, мадемуазель. И вы — настоящая волшебница. Кстати, удовлетворите моё любопытство ещё и в другом. Откуда у вас такой безукоризненный французский язык? Между нами говоря, гораздо лучший, чем язык нынешней французской королевы.
— Сир, вы неоправданно назвали меня волшебницей, а сами околдовываете эту волшебницу очарованием ваших комплиментов. Мой французский — знаете, сир, в России многие отличаются знанием этого всеми любимого языка. А в вашем сравнении с языком королевы нет ничего удивительного. Русским гораздо легче без малейшего акцента овладевать любым иностранным языком, чем, скажем, немцам. Так говорили многие. И потом дочь римского императора Франца I и самой Марии Терезии не может быть сравниваема с обыкновенными смертными. У монархов свой язык.
— Вы ещё и владеете всеми тонкостями придворного общения, мадемуазель. Вы, вероятно, много времени проводите на паркете петербургских дворцов, не правда ли? Что касается меня, я не люблю двора и его тягостного для меня протокола.
— Сир, мне решительно нечего вам ответить, чтобы не быть обвинённой в хитрых комплиментах. Между тем подобно вашему величеству, я равнодушна к великосветской жизни да и не имею для участия в ней особых возможностей.
— Но ваш чин фрейлины...
— Не означает ровным счётом ничего. Вы, вероятно, знаете, сир, в России существуют два двора — большой, принадлежащий императрице, на редкость пышный и переполненный всякого рода церемониями и празднествами, и малый, относящийся к великому князю. Я состою при малом дворе, в котором господствует очень замкнутый образ жизни, небольшое количество связанных с ним лиц и ещё меньше праздников. Я бы назвала быт малого двора семейным.
— Вы любите детей, мадемуазель?
— Достаточно неожиданный вопрос, сир.
— Но у царственной четы много детей, и они должны вас постоянно окружать. Если не испытывать к ним особой привязанности, это достаточно утомительно.
— Сир, в малом дворе детей нет. Их воспитанием занимается императрица, при которой они и живут. У цесаревича есть единственный выход — навсегда оставаться молодым, на пороге жизни, а не в ходе её течения.
— И это устраивает его высочество?
— Его высочество не дарит обыкновенную фрейлину такого рода откровенностью.
— То, что я вам скажу, мадемуазель, пусть останется нашим с вами исключительным секретом. Из разговоров с его высочеством я понял всю сложность его положения. И я глубоко сочувствую ему. Пусть его хотя бы отчасти утешит, что я прошёл такое же детство и юность. Мой блистательный дед не дарил меня симпатией за мой скромный обиход и тяготение к спокойной жизни. Я был полностью отстранён от всех государственных дел, а мой воспитатель герцог Вогюйон позаботился о том, чтобы не обременять меня ни теоретическими, ни практическими познаниями в деле руководства государством. А сколько насмешек вызывала моя любовь к слесарному делу и даже к охоте, хотя охота всегда признавалась королевским развлечением. Меня тяготила избыточная роскошь, которой отличался двор деда. Даже моя женитьба была устроена во многом в воспитательных целях и никак не принимая в расчёт моих собственных влечений и симпатий. Тем не менее я уже девять лет правлю Францией, никто не осмеливается оспаривать мою волю. У графа Северного всё впереди. Если... если мой брат будет достаточно осторожен и предусмотрителен в период ожидания. Вы молчите, мадемуазель. И у вас на глазах слёзы! Или я ошибаюсь? Я расстроил вас? Но чем?
— Сир, простите мне мою несдержанность. Это одновременно слёзы горечи и радости. Я первый раз слышу столько сочувствия и понимания, высказанных в адрес великого князя. Поверьте, сир, великий князь высокодостойный, талантливый человек. И если чего-то ему не хватает в этой жизни, то это обычного человеческого участия. Он так нуждается в нём. Благодарю вас, сир! Если бы вы знали, как глубоко и сердечно я вас благодарю. От имени графа.
— Это я вас благодарю, мадемуазель, за приятную беседу и свою судьбу за то, что она послала мне такую очаровательную собеседницу. Но, к сожалению, наш танец подходит к концу. Я дважды давал знак о его повторении. Больше просто невозможно. Разрешите отвести вас к вашему креслу. Ещё раз благодарю, мадемуазель.