Камеристка
Шрифт:
— Когда вы нас бросите? — и грустно добавляла: — Я почти склоняюсь к тому, что пойму вас, в случае если вы нас все-таки оставите. Но наш маленький сын очень огорчился бы. Дофин любит вас всем сердцем, мадам.
Моя госпожа каждый раз заверяла:
— Я вас никогда не покину, ваше величество. Это относится и к моим слугам, которыми вы можете располагать в любое время, мадам.
В моей лояльности Мария-Антуанетта могла не сомневаться.
— Со временем, моя дорогая, ты стала очень хладнокровной и умной, — улыбнулась мадам Франсина. — И я не посоветую никому вступать с тобой в схватку.
К демуазель Мари Мальро, второй камеристке графини
По улицам Парижа я ходила с кинжалом. Так как было принято, что нижние слои населения показывались в общественных местах только с оружием, то я и не привлекала внимания. К сожалению, я не могла пользоваться дубинкой в коридорах дворца Тюильри.
Жюльен, мой любимый, постоянно напоминал мне, чтобы я всегда носила в складках юбок хорошо заточенный клинок. Ночью он теперь обычно лежал у меня под подушкой.
И из членов Национального собрания примерно четверть потребовали свои паспорта, чтобы отправиться в эмиграцию. Их отпустили. Их уход означал избавление от «реакционеров».
Жан-Поль Марат наблюдал за этим с радостью. Недавно он решительно вступил в борьбу с так называемыми англоманами, группой, которая хотела ввести конституцию Великобритании во Франции:
— Так называемая верхняя палата, сравнимая с английской, была бы препятствием для ликвидации феодализма и всегда мешала бы достижениям революции. Английский парламентаризм лишь псевдодемократичный.
Глава девяносто четвертая
Уже года два назад было выдвинуто требование, чтобы государство конфисковало все запасы зерна и установило единые цены. Так хотели обезвредить спекулянтов.
Я сидела у дяди Жюльена и баловалась грушевой самогонкой, которую он подал мне после вкусного обеда, состоявшего из жареного барашка с чесноком и соуса с розмарином. Мы как обычно рассуждали о политическом положении во Франции.
— Вмешательство государства — и своевременное, чтобы снабдить людей основными продуктами питания, — во всяком случае, следует предпочесть свободной расстановке сил. Человек от природы жаден и всегда будет хотеть разбогатеть на нужде своих собратьев, — заметил папаша Сигонье.
Многие, в том числе и члены Национального собрания, думали так же, но либералы отклонили такие меры. Для них они слишком попахивали абсолютизмом.
— Они считают, что законы свободного рынка будут все регулировать демократическим способом. Эти господа не знают, как ужасно голодать. Там, где они живут, недостатка ни в чем нет, — заметил старик.
За эти годы я полюбила этого странного чудака с большим сердцем. Он искренне скорбел со мной о смерти нашего с Жюльеном маленького сына. Он терпеливо выслушивал мои отчаянные выплески гнева и был свидетелем моих слез, когда я чувствовала себя совершенно беспомощной.
Между тем образовалась новая аристократия. Она состояла из крупных землевладельцев и чиновников администрации высокого уровня, которые отвернулись от абсолютизма, а также из богатых буржуа. В парламенте их интересы представляла мощная группа юристов и писателей. Были и многие молодые аристократы, приверженцы революции и до глубины души презиравшие старый режим; большая их часть сражалась в Америке за свободу, и эти герои и привлекали на свою сторону большую часть делегатов. Не было резкого разграничения в партиях. Когда хотели чего-нибудь добиться, искали себе поддержку большинства. Можно было только различить среди парламентариев правое и левое крыло, а также радикально демократическое.
В правое крыло, например, входил граф Мирабо. Еще к нему можно было причислить генерала де Лафайета. И он бился за благосклонность народа, но одновременно старался завоевать доверие и благоволение короля. Это не всегда ему удавалось.
Маркиз де Сад очень метко выразился:
— Генерал де Лафайет хотел бы быть слугой двух господ, а такое удается лишь немногим — он тоже провалится.
Он работал с месье Жан-Сильвеном Байи, мэром Парижа, который в обычной жизни был знаменитым астрономом.
За правое крыло выступал и епископ Отенский, Шарль Морис Талейран, который, однако, вскоре отрекся от духовного сана и стал заниматься только политикой.
Для большинства этих господ после Законодательного собрания глава «Революция» была закрыта, они уехали за границу и только вместе с Наполеоном снова вернулись на родину.
Левое крыло, конечно, тоже существовало. Эти господа были связаны с капиталом еще теснее, чем правые. И знаменитый ученый, известный химик месье Лавуазье, тесно сотрудничал с Национальным собранием.
До 1792 года некоторые из них отошли от целей революции. Другие примкнули к жирондистам [64] или якобинцам.
Радикально-демократическое крыло Национального собрания было довольно маленьким, но очень влиятельным. Их глашатаями выступали юрист Робеспьер, Петион де Вильнев, который позже стал мэром Парижа, адвокат Дантон, врач Марат, месье Жак-Рене Эбер, получивший прозвище Папаша Дюшен, а также адвокат Камиль Демулен.
Жан-Полю Марату приходилось трудно. Его соратники в Национальном собрании старались заставить его замолчать. Его личная жизнь, к сожалению, была выше всякой критики. Он был неподкупен и вел почти аскетичный образ жизни. Тогда просто издали приказ о его аресте по прозрачному поводу, будто он оскорбил члена парижской городской администрации. В действительности он доказал коррупцию этого господина, и для многих он стал бельмом на глазу.
64
Жирондисты — члены партии, выражавшей интересы крупной буржуазии в эпоху Великой французской революции, названы по имени департамента Жирон, откуда происходило большинство ее вождей.
— Что значит «бельмо на глазу»? — возбужденно спрашивал папаша Сигонье. — Он скорее был как заноза размером со столб. Он бескомпромиссно критиковал двор и глашатаев буржуазии, таких как господа Байи, Неккер и прочие.
Как только Марату предъявили обвинение, он подробно разъяснил обстоятельства дела. Собственно, теперь им должна была заниматься не городская администрация, а суд, но приказ об аресте Марата отменять не собирались. Тогда ему пришлось исчезнуть.
Незадолго до того как Национальное собрание уступило место демократически избранному правительству, графу Мирабо еще удалось пробить один закон. В нем говорилось, что «все бунтовщицкие сборища, вооруженные или невооруженные, для совершения незаконных актов против личности или собственности или для нарушения общественного мира» будут преследоваться и наказываться.