Камероны
Шрифт:
– Вот тут мне хотелось бы жить, – сказал он.
– А что бы ты тут делал?
– Жил.
Он почувствовал на себе се взгляд еще прежде, чем встретился с ней глазами.
– Просто так – жил? И этого для мужчины достаточно?
– Если он счастлив – да. – Он не мог понять, почему в глазах ее появилась такая злость. – А я мог бы быть счастлив здесь.
– Почему же тогда, по-твоему, никто здесь не живет?
– Но я это я. И про себя я все знаю. Я мог бы быть счастлив здесь.
Она поднялась со своего места и пошла прочь от него, делая вид, будто заинтересовалась красноватой толстой пористой корой сосны.
– Ну,
Мистер Комин уже поднимался по склону со своей двуколкой, и она направилась к нему.
– Да еще в юбчонке, – добавила она и даже не обернулась посмотреть, как он это воспринял.
Мистер Комин пригласил ее к себе обедать, и прислужнику вынесли горшок супа с хлебом на лужайку за домом, а когда они поели, то спустились на берег и по старой дороге, шедшей вдоль него, доехали до болота, которое немного дальше в глубине острова превращалось в топь. Здесь в прохладном сумраке они и обнаружили Ведьмину скалу. Она была черная и гладко отшлифованная годами. Гиллон еще ни разу такой не видал.
– На этой скале сожгли куда больше ведьм, чем во всей остальной Великобритании, – сказал мистер Комин.
Мэгги провела рукой по прохладному гладкому камню.
– Не трогайте его, – предупредил ее гид, – это приносит несчастье. Более злосчастного места во всей Шотландии пет. Их распластывали на скале и прибивали гвоздями тут, тут и тут – видите дырочки в камне, куда вгоняли гвозди? Но прежде их, конечно, раздевали донага. Вы уж извините меня, мисс Драм, но история есть история: срамные места им брили, потому что ведьмины волосы, особенно, извините, со срамного места, говорят, обладали особой силой и неоценимыми качествами. – Глаза у него блестели, и неприятно было смотреть, как он облизывал губы – точно Родней Бел Геддес, когда она проходила мимо. – Так вот, значит, приколотят их к камню и на животе разведут костер, совсем маленький, всего несколько прутиков, а как ведьма начнет кричать – а кричал-то дьявол, которого оттуда выкуривали, – с каждым криком на огонь подкладывали новую веточку и с каждым разом все большую, пока ведьма не начинала орать, не переставая, и пламя не охватывало ее целиком.
Гиллон куда-то ушел. Рассказы про ведьм его не интересовали. Он верил в рациональное объяснение явлений жизни. Но, услышав возглас мистера Комина: «Ах, мисс, не делайте этого, пожалуйста! Никто здесь такого еще не делал!», Гиллон повернул назад и с не меньшим, чем Комин, изумлением увидел, что Мэгги лежит на Ведьминой скале, распластавшись на ее прохладной глади, широко раскинув руки и ноги – так, чтоб они касались дырок в камне. Зрелище это казалось диким, непристойным – жутко было смотреть, как она лежит на черном камне.
– Слезайте! – крикнул он ей. – Сейчас же слезайте с камня!
Она села, как-то очень чудно посмотрела на него и слезла со скалы. Даже мистеру Комину не показалось странным, что прислужник так рявкнул на даму.
– Ни разу, – сказал мистер Комин. – Ни разу такого еще не бывало. При мне никто никогда этого не делал.
Остаток пути прошел в молчании – лишь мистер Комин время от времени причмокивал языком да покачивал головой. Он расстался с ними там, где встретил их, и они пошли вдоль берега к своей лодке. Поднялся ветер, с гребней волн летела пена, и вода из молочно-зеленой, какой она была утром, стала ярко-синей.
– Зачем ты это сделала? – спросил Гиллон.
– Сама не знаю. Знаю только, что, если бы я жила в те времена, меня бы там сожгли.
Гиллон растерялся. Где-то в глубине души он подозревал, что она права.
– Только я бы звука не издала, когда на мне стали бы жечь прутья, – сказала Мэгги. – Я бы им этого удовольствия не доставила. Они бы от меня не то что крика – шепота не услышали.
Он помнил эти слова всю жизнь.
6
Они выждали, пока по берегу пройдет одетое в лохмотья семейство сборщиков водорослей, и только тогда снесли в лодку крючья, сеть и леску.
– Никак в море, что ль, собрались? – крикнул один из сборщиков.
– Угу, собираемся, – сказал Гиллон, и человек покачал головой. Мэгги понравилось, каким решительным тоном Гиллон это произнес. Сборщики водорослей смотрели им вслед, пока они не вышли в море. Ветер яростно подгонял их лодку.
– Что это с ними, неужели они ни разу не видели, как лодки уходят в море?
Гиллон улыбнулся.
– Они просто рассчитывают выловить хороший твидовый костюм или по крайней мере старую юбчонку, когда будет прилив.
От этих его слов у нее холодок прошел по телу.
– Не займешься ли крючками – надо их привязать к лескам, – сказал Гиллон.
– Да, да, конечно. – Это хоть отвлечет ее, и она не будет прислушиваться, как вода шипит под дном лодки.
Путешествие им предстоит нелегкое, сказал ей Гиллон, но и не опасное, если вести себя с умом.
– Надо только держаться правил, – продолжал Гиллон. – Никогда не испытывать море. Смириться перед ним.
Вот так же говорил ее отец про шахты. Еще один добрый знак, подумала Мэгги.
Задача сводилась к тому, чтобы до начала сумерек оказаться этак в миле от разлившегося устья реки Бакхорн – как только солнце опустится низко над водой, наступит «багряный час» и золотой слепящий свет поглотит их; тогда, укрытые высокой морской волной и этим призрачным светом, которого им, однако, будет вполне достаточно, они смогут брать рыбу.
Гиллон верил, что где-то неподалеку от устья лососевых рек – там, где вода уже не такая соленая, как в море, и еще не такая пресная, как в реке, – есть этакая срединная полоса, место отдыха лососей, где они останавливаются после долгих странствий, готовясь войти в пресные воды. А коль скоро реки, питаемые тающими снегами, холоднее, чем море, и холодная вода всегда бывает внизу, целые стада лососей, невидимые с поверхности, залегают на большой глубине в черной, почти пресной воде, возле устья рек – куда глубже, чем их обычно ищут люди.
Лишь только Гиллон и Мэгги вышли из-под прикрытия Праздничного острова в открытое море, волна ударила им в борт, и лодку закачало. Гиллон увидел, как вдруг взглянула на него Мэгги.
– Боишься?
– А ты?
– Нет.
– Тогда почему я должна бояться?
И так же внезапно, как волна налетела на них, он понял, что любит ее за это.
– Извини, – сказала она и, прикрывшись парусом, как ширмой, тщательно проследив за направлением ветра, выбросила из себя обед, а потом сполоснула рот соленой водой. – Вот и все, – сказала Мэгги, и он почувствовал, что любит ее за это. Он решил тут же испытать ее.