Камни
Шрифт:
Каролина смотрит ему в глаза:
— Самуил Соломонович, почему вы закрыли тему о матери? Почему не говорили о ней с Давидом?
Он нервно хмыкает:
— А, это… Я хотел как лучше. Мне тогда так казалось. Что, мол, правильнее будет не травмировать его. Рахель… она творила ужасные вещи во время своих приступов. Даже угрожала его убить. Ты знаешь, наверное. Думаю, он тебе рассказывал как врачу. Я долго размышлял, как с этим жить дальше. Как ему жить, как нам жить. И решил, что, должно быть, будет лучше совсем не вспоминать о ней. Что тогда
— Так скажите ему об этом.
Он снова раздражённо качает головой. Затем подходит к висящему на стене небольшому сейфу (Каролина только сейчас замечает его; должно быть, до этого всё её внимание привлекали Тора и стоящий на одной из полок подсвечник-менора[1]) и быстро вращает поворотную ручку. Дверца сейфа открывается, и Самуил Соломонович достаёт оттуда большую записную книжку.
Книжка старая, явно повидавшая виды. Она закрыта, но даже так Каролине видно, что у неё пожелтевшие страницы.
— Отдай ему это, — говорит Самуил Соломонович и протягивает книжку Каролине. — Хотя нет. Подожди.
Он открывает записную книжку на первой странице, и Каролина видит, что внутрь вложен конверт.
Он тоже явно пожелтел от времени.
— Это важнее, чем всё остальное, — Самуил Соломонович касается конверта. — Но ты всё отдай. Возможно, ты сочтёшь нужным ознакомиться с этим, прежде чем вручить Давиду. Всё же ты его лечащий врач. Не просто была, и сейчас есть, и не говори мне ничего про эту вашу врачебную этику. Ты заботишься о нём, как только можешь. Хотя это ему сейчас стоит заботиться о себе, — кивком головы он показывает на её заметно увеличившийся живот. — Но ты заботишься и печёшься о нём так, что, не будь он моим родным любимым сыном, я, должно быть, позавидовал бы ему как мужчина мужчине, — он вновь закрывает книжку и протягивает её Каролине. — Это — на твоё усмотрение, стоит ли тебе это читать. Как решишь, так и будет правильно.
Каролина берёт книжку. Та кажется ей необычно холодной. Должно быть, кожаное покрытие вызывает такой эффект.
— Что это? — тихо спрашивает она. Хотя в глубине души уже знает ответ.
— Дневник, который вела Рахель. И письмо, которое она написала… — голос его едва не срывается, но Самуил Соломонович быстро берёт себя в руки, — …Давиду.
— Она оставила ему письмо?
— Да. Оно лежало на дневнике. Я нашёл его… сразу же. Она просто оставила это на столе и ушла. И больше… больше не вернулась.
Каролина качает головой.
— Вы хотели уберечь его от боли, — говорит она, — и оттого скрыли.
— Да. Теперь я понимаю, что не имел на это права.
На глаза её наворачиваются слёзы. Она смотрит на него и видит, что он тоже едва не плачет.
Она вновь открывает книжку, в которую вложен конверт.
На нём ровным аккуратным почерком — таким, какой и должен быть у учителя начальных классов, — написано:
Давиду
Каролина смотрит на конверт, не в силах произнести ни слова.
Её пальцы дрожат.
Самуил Соломонович вновь подходит к сейфу и достаёт оттуда ещё какую-то бумагу…
…нет, это не бумага.
Это фотокарточка.
— Я знаю, тебе было интересно, — говорит он. — Возьми, посмотри.
Каролина берёт фотокарточку в руки.
Она выцветшая, но довольно чёткая.
На ней ещё молодой Самуил Соломонович, маленький мальчик с большими глазами и стройная светловолосая женщина, очень похожая на неё.
Действительно похожая.
И в этот момент Каролина начинает плакать.
Она не всхлипывает. По её щёкам просто катятся слёзы.
Самуил Соломонович тут же оказывается подле неё.
— Господи, девочка моя, — говорит он, гладя её по голове. — Доченька! Ну не надо! Ну успокойся! Вот я старый дурак, тебе же нельзя волноваться…
Каролина смахивает слёзы.
— Всё в порядке, Самуил Соломонович, — говорит она. — Просто… гормоны, наверное… Можно… можно я это тоже возьму? — она указывает на фотокарточку. — На время. Пожалуйста. Я… я потом верну.
— Возьми, конечно, — тут же соглашается Самуил Соломонович. — И вообще… пойдём… пойдём пить чай.
Она кивает, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
Только сейчас она замечает, что огромный полосатый кот Оскар назойливо трётся о её ногу.
Похоже, он окончательно определился в своих симпатиях и теперь снова хочет, чтобы его погладили.
— Что это? — он выразительно смотрит на неё.
Кажется, Каролина переводит дыхание, и Давиду тут же становится стыдно.
Он не должен говорить с ней в таком тоне.
Он не должен ни словом, ни взглядом заставлять её почувствовать себя виноватой.
Давид слишком хорошо знает, что такое чувство вины.
И в его семье этой дряни не будет.
Дело ведь не в том, что это за блокнот (или это записная книжка?) в её руках. А в том, что она очень задержалась и не предупредила, точнее — предупредила, но тогда, когда он уже весь извёлся.
Давид понимает, что ещё совершенно не поздно.
Но это не мешает ему волноваться за неё.
— Это твой отец передал тебе, — отвечает она, и в этот момент ему всё становится ясно.
— Ты была у моего отца?
— Да.
— И поэтому задержалась? — он качает головой. — Слушай, ну чего ты? Ты что, всерьёз думала, что я попытаюсь тебе что-то запретить?
— Я думала, что тебе это не понравится, — отвечает она, и он понимает, что это чистая правда. — К тому же, я… я не знала, чем этот разговор закончится.
Он вздыхает:
— Хочешь нас помирить. Я так и думал.
Она смотрит ему в глаза:
— Да, хочу. Потому что вижу, как это тебя разрушает, — взглядом она указывает на потрёпанную записную книжку, которую до этого положила перед ним. — Это тебе. Я думаю, тебе стоит это прочитать, — она касается его руки. — Я пойду с Джейн погуляю немного. Не волнуйся, я не устала и нормально себя чувствую. И я не стану гулять долго.