Канцелярская крыса

Соловьев Константин Сергеевич

— Табу — это не страшно. Думаю, они не причинят нам вреда. Что ж, по всему выходит, Муан, что ты мне подходишь по всем статьям. А сам что думаешь?

Муан не утруждал себя сложными подсчетами или размышлениями.

— В гостинице я получал три шиллинга. У вас будет пять. Я в вашем распоряжении, мистра из шестнадцатого. С этой минуты, если угодно.

Муан снял лоток с сигарами с груди и, недолго думая, швырнул его об тротуар. Толстые деревянные плашки хрустнули как яичная скорлупа, в пыли рассыпались сигары — настоящий «Пор Ларанага», вероятно.

— В таком случае, будем считать контракт заключенным, — с облегчением

сказал Герти, — Правда, не вполне представляю, на какую должность тебя взять.

«Специалист по прикладному пыточному делу»? Или лучше — «Личный головорез»?..

Вопрос был сложнее, чем изначально казался. Действительно, ему же надо как-то именовать этого Муана, даже если контракт продлится всего пару дней. Привыкший к порядку и упорядоченному штату, Герти не мог нанять дикаря-полли просто как слугу. Никакой деловод не потерпит подобного отношения к документации. Надо все устроить официально, и настолько чисто, насколько это возможно. Помощник?.. Слишком размыто. Охранник? Излишне грозно. Курьер? Неуместно. А если…

— Придумал, — в этот раз улыбка Герти была вполне искренней, — Ты, Муан, будешь моим секретарем-референтом. Никто не удивится тому, что у служащего вроде меня есть секретарь-референт.

Муан уважительно склонил голову, ну точь-в-точь прилежный ученик у доски.

— Прилично звучит.

— Тогда ударим по рукам, — сказал Герти, осторожно протягивая руку.

Хватка у Муана была как у тисков. Но рука Герти из его пятерни выскользнула на удивление целой, почти не помятой. Судя по всему, наемный душегуб умел контролировать свою силу. Это обнадеживало. Нет ничего хуже, чем глупый помощник.

— Превосходно. Начнем немедля.

— Как пожелаете, мистра.

Его суровое лицо выражало немую исполнительность. И даже на миг показалось Герти не таким уж и страшным. Впрочем, миг этот оказался очень кратким. На Герти вновь смотрел уличный головорез, опасный и непредсказуемый, с тяжелым, способным вдавить в брусчатку, взглядом, и горбатым изломанным носом.

— Слушай… — Герти заколебался, — Прежде, чем мы приступим к делу, можно задать тебе один личный вопрос?

— Задавайте.

— Что сталось с твоим носом?

Глупый вопрос и, конечно, совершенно напрасный, уж не говоря о бестактности. Но Герти ничего не мог с собой поделать. Ему было любопытно, как выкрутится с ответом темнокожий громила, который, разумеется, никогда не был в тюрьме и не имел ничего общего с преступниками.

Муан отвел взгляд.

— Это еще с молодости. Неудачная игра.

— Ах, игра…

Значит, и подпольные боксерские поединки знакомы этому великану? Вот уж точно, ценнейший кадр для нынешней обстановки. Интересно, сколько еще ценных талантов в нем сокрыто?..

— А во что играл-то? — спросил Герти и, не удержавшись, подмигнул.

— В шахматы, — буркнул Муан, разглядывая мостовую, — В шахматы, мистра.

— Ну конечно же, шахматы. И как я сам-то не догадался?

???

Муан оказался ценным и крайне прилежным работником. Каждое утро он являлся в меблированные комнаты в районе Редруфа, где Герти снимал апартаменты, и ждал своего нанимателя в холле, заставляя порядком нервничать прочих постояльцев.

Даже облаченный в сносного качества парусиновый костюм, приобретенный на выданный ему Герти аванс, он выглядел

так, словно лишь парой часов ранее снял с себя набедренную повязку и украшенные черепами доспехи. А взгляд исподлобья, которым он мог одарить случайного встречного, обладал такой силой, что мог остановить на улице идущую рысью полицейскую лошадь.

Муан был неразговорчив по природе, но обета молчания среди его табу не значилось. Вскоре Герти убедился, что из его грозного помощника вполне можно вытягивать отрывочную информацию, если осторожно тянуть. Постепенно, изо дня в день, информации этой становилось все больше и Герти по привычке обобщал ее, сводя воедино и открывая новые факты о своем работнике.

Про свое детство Муан вспоминать не любил. Происходивший из небольшого полинезийского племени, паровые механизмы и каменные дома он увидел лишь в отрочестве, и с тех пор преисполнился к ним значительным уважением. Прочим членам его племени столкновение с цивилизацией далось дорогой ценой.

Их маленький остров присмотрела под свои нужды каучуковая компания, после чего сделка стала лишь вопросом времени. Вскоре племя с удивлением узнало о том, что земля ему более не принадлежит, а чудеса белого человека, заключенные в железной лопате, керосиновой лампе без стекла и пачке почтовых открыток, бессильны их прокормить. Пришлось перебираться в город. И старый добрый Скрэпси с готовностью распахнул для новых обитателей свои объятья, гнилостные и опасные, как объятья восставшего из могилы мертвеца.

Городская жизнь нелегко далась свободолюбивым дикарям, а каждое открытие, сделанное в Новом Бангоре, имело свою цену, иной раз весьма значительную. Муан еще в детстве сделал несколько открытий, чрезвычайно его поразивших. Так, оказалось совершенно недопустимо охотиться на кошек и свежевать их. Светящиеся по ночам плоды высоких стальных деревьев совершенно не годились в пищу. Паровой омнибус отказывался принимать подношения, зато обладал очень мстительным для божества нравом.

Постепенно познавая городскую жизнь, Муан убедился в том, что табу у белого человека не меньше, чем у самого распоследнего дикаря с далеких островов, причем табу эти не раз поражали его своей непредсказуемостью. Однако, в конце концов, он решил, что жизнь в каменном городе накладывает свои ограничения и подчинился правилам белых людей. Попытался принять сладкий яд цивилизации, отринув законы предков, и сохранив на память о десятках поколений благородных дикарей лишь табу, которых, правда, придерживался неукоснительно и о которых не очень любил распространяться.

Детали его становления в обществе Герти выведать не пытался. Муан быстро мрачнел, едва лишь разговор вскользь касался этой темы, и замолкал, ограничиваясь односложным, мало что проясняющими ответами. Но Герти и так представлял себе в общих чертах этот безрадостный период. В Ист-Энде хватало людей, от Муана отличавшихся лишь цветом кожи, и их пример был достаточно красноречив.

Начиналось это в детстве. Всегда в детстве. Выросшие на улицах мальчишки, все имущество которых состояло из пары заношенных штанов да бутылочного осколка в кармане, не обращались на биржу труда. У них была своя биржа, исправно снабжавшая их заработком, а австралийскую каторгу — новыми клиентами. Сперва воровство, мелкое и покрупнее. Стянуть в магазине яблоко или отрез ткани, сдернуть с приличной дамы ожерелье, силой отнять у того, кто младше, ботинки…