Каникулы в стране сказок
Шрифт:
Человек повернул к девочке разъяренное лицо.
— Я главный надсмотрщик министра Нушрока! Кто смеет делать мне замечания?
— Неужели вам не жаль его?! — задыхаясь, проговорила Оля. — Смотрите, какой он слабый и маленький…
— Отойди прочь! Иначе, клянусь королем, тебе придется плохо, девчонка!
Вокруг Оли и надсмотрщика столпились зеркальщики. Они смотрели на девочку с такой благодарностью, что это придавало ей смелости.
— Вы не должны его бить, — твердо сказала Оля. — Посмотрите… посмотрите, он, кажется, уже умер… Помогите ему…
— Вынесите это чучело на воздух! — крикнул рабочим надсмотрщик. — Не думаешь ли ты, девчонка, что министр Нушрок станет беспокоить королевского врача ради этого мешка с костями?
Мальчика подняли, вынесли на руках из подвала и положили на траву лицом к солнцу. Веки его слабо задрожали.
— Ну вот, я же говорил, что мальчишка притворяется! Он просто не хочет работать, — сказал надсмотрщик. — Нет, Гурд, теперь тебе уж не миновать королевского суда.
Кто-то тронул Олю за локоть. Она оглянулась и увидела бледную Яло, протиснувшуюся сквозь толпу.
— Сумасшедшая! — взволнованно зашептала Яло. — Бежим скорее, сюда едет сам министр Нушрок!
— Я никуда не пойду, пока не узнаю, что будет с мальчиком, — упрямо махнула косичками Оля.
Неподалеку раздался звон подков. На вороных лошадях в толпу въехали стражники с длинными копьями. Все торопливо расступились. А еще через несколько секунд к мастерским подкатила сверкающая карета. Слуги распахнули дверцы, и Оля увидела выглянувшего из кареты человека, лицом похожего на коршуна. Нос у него был загнут книзу, словно клюв.
Но не нос поразил ее. Девочка вздрогнула, увидев глаза Нушрока. Они словно пронизывали всех насквозь. Оля заметила, что никто не выдерживает его взгляда, — все начинают смотреть в землю.
Черные и хищные глаза министра медленно осмотрели толпу, скользнули по неподвижно лежащему мальчику и остановились на надсмотрщике.
Надсмотрщик опустил голову и снял треугольную шляпу.
— Что случилось? — пискнул человек с птичьим лицом, и Оля подумала, что голос у него такой же противный, как и глаза.
— Гурд снова не хочет работать, господин министр его королевского величества, — почтительно проговорил надсмотрщик, не поднимая глаз.
— На королевский суд его! — пискнул Нушрок и махнул перчаткой.
Дверцы кареты захлопнулись, и, окруженная стражей, карета со звоном укатила.
— Нельзя быть такой неосторожной, Оля. Еще немного, и мы попали бы с тобой в большую беду, — испуганно проговорила Яло.
— Пойдем! — Оля взяла Яло за руку.
— Куда?
— Во дворец короля.
— Что-о?
— Я не успокоюсь до тех пор, пока Гурд не будет свободен!
— Гурда больше ничто не спасет! Говорят, что королевский суд всегда выносит один только приговор: «Казнить!» Мальчика сбросят с Башни смерти, и его тело разлетится на тысячи стеклышек.
— Все равно мы пойдем во дворец короля. Его надо спасти, Яло!.. Обязательно!..
— Но тебя тоже могут казнить…
— Все равно! Идем!
Яло смотрела на Олю округлившимися от изумления глазами. Яло и не подозревала в ней столько решимости и бесстрашия! Ведь она, Яло, частенько привыкла видеть Олю и ворчливой, и капризной, и такой медлительной и сонной, что даже становилось скучно ее отражать.
Почему же сейчас так горят щеки Оли и такой смелостью сверкают ее глаза?
Читатели, конечно, догадались почему. Потому, что, несмотря на свои недостатки, она была пионеркой! И теперь она была полна одним чувством — тревогой за жизнь угнетенного мальчика.
— Пойдем! — повторила Оля.
— Что ж, — вздохнула Яло, — пойдем…
Глава четвертая,
в которой Оля и Яло попадают во дворцовую кухню
На небе уже искрились звезды, когда Оля и Яло добрались до королевского дворца. В залах дворца горели свечи, и его хрустальные стены и окна переливались всеми цветами радуги. За дворцовой оградой звенели фонтаны, а на деревьях сладко пели невидимые птицы.
— Как красиво, — вздохнула Оля, — и как тяжело живется людям в этой стране!
— Вон главный вход во дворец, — сказала Яло, показывая на решетчатые ворота. — Только нас с тобой во дворец все равно не пустят… Да я больше и идти не могу. Я сильно натерла себе ногу.
— Какую? — спросила Оля.
— Левую.
— А я правую… Как удивительно!
— Ничего удивительного нет, — мрачно проворчала Яло, — ведь я твое отражение… И должна тебе сказать, что отражать тебя не очень-то приятно.
— Вот как! — рассердилась Оля. — В таком случае я тоже должна тебе кое-что сказать. Меня очень удивляет, что ты мое отражение, а нисколечко на меня не похожа!
— Не похожа? Чем же это? Разве тем, что я левша и родинка у меня на левой щеке, а не на правой?
— Не в родинке дело… Я заметила, что ты… не обижайся, пожалуйста, Яло… что ты немножко трусовата. Но это я простила бы тебе, если бы в твоем характере не было еще одной черты…
— Скажите, пожалуйста, она бы простила мне! Ты говоришь со мной так, будто бы я у тебя в подчинении. Хоть я и твое отражение, но не забывай, что я такая же девочка, как и ты. Интересно, какая это у меня неприятная черта?
— Ты можешь оставить человека в беде. Неужели тебе не жалко Гурда?
Яло промолчала.
— Прости меня, Оля, — в смущении заговорила она наконец. — Я не знаю, отчего я такая… Мне очень хочется быть хорошей… но я не могу! Ты знаешь, о чем я даже думала? О том, что эти мои недостатки — твои недостатки. Но теперь я вижу, что ты такая славная, добрая… Тут, верно, какая-то ошибка.
Оля почувствовала, как горячо стало ее щекам. «Бедная Яло, — подумала она, — никакой ошибки тут нет. Ты привыкла отражать все мои недостатки и никак не можешь от них избавиться. Когда заболела Катя и подруги собрались навестить ее, я всю дорогу ныла, что она живет очень далеко. Я думала не о больной подруге, а только о себе самой. И как мне стыдно теперь в Яло узнавать себя!»