Капитализму в России не бывать!
Шрифт:
Но вот перед Сталиным встала задача индустриализации страны, на которую надо было изыскать громадные средства. Бухарин говорил, где найти эти средства, — в самой промышленности, если начинать её развитие с отраслей, производящих продукцию конечного потребления — с легкой и пищевой промышленности. Тогда на строительство текстильных фабрик средств понадобится сравнительно немного. Фабрика скоро даст ситец, который купит крестьянин, и накопленную в лёгкой промышленности прибыль можно направить на создание тяжёлой промышленности. Но это путь Сталина не устраивал, так как предполагал медленную индустриализацию, причём первые лет десять оставлял страну без тяжёлой промышленности. Теперь, когда мы знаем, что война началась всего через 12 лет после того, как Сталину пришлось сделать выбор между двумя путями индустриализации, очевидно, что в этом споре он был исторически прав.
Но откуда брать эти громадные деньги, причём не просто рубли, а золото и валюту, на которые можно приобрести необходимые для индустриализации машины и оборудование. Их можно было получить только от экспорта, а на вывоз Россия могла предложить только один товар — хлеб. И хлеб, и деньги можно было взять только у крестьян. И Сталин решает обложить крестьянство налогом, чем-то вроде дани, какую взимают победители с населения захваченной колонии.
Бухарин просто впал в истерику, узнав о таком решении Сталина. Он назвал его «неотроцкистом». Да и сами троцкисты заговорили о том, что Сталин взял на вооружение их концепцию, и они были недалеки от истины.
Признавал ли Сталин, что взял эту идею у Троцкого, которого за неё же прежде и критиковал? Конечно, нет. Как всегда в подобных случаях, он объяснял свой поворот тем, что изменились условия. Раньше данное решение было бы невозможным и неправильным, а теперь, когда обстановка изменилась, можно его принять. Вот образчик одного из таких поворотов из речи на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1927 года (я здесь не вдаюсь в обсуждение вопроса по существу — прав он или не прав, а лишь показываю, в какую словесную форму облекался поворот очередной поворот):
«Судите сами, могли ли мы тогда заменить кулацкое производство и кулацкий товарный хлеб производством и товарным хлебом наших колхозов и совхозов? Ясно, что не могли. Что значит при таких условиях предпринять решительное нападение на кулачество? Это значит наверняка сорваться, усилить позиции кулачества и остаться без хлеба…
Ну, а теперь? Как теперь обстоит дело? Теперь у нас имеется достаточная материальная база для того, чтобы ударить по кулачеству, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов».
В СССР на проведение коллективизации были брошены коммунисты из городов, подчас свысока смотревшие на крестьян, не понимавшие ни их забот, ни их психологии. По сути, крестьян силой загоняли в колхозы, где предполагалось тотальное обобществление всего имущества, а те сопротивлялись — пассивно, забивая скот, либо активно, берясь за оружие. Такая коллективизация вылилась в новую Гражданскую войну, осложнённую массовым голодом, её жертвами стали миллионы людей. Сталину, который только что торжественно провозгласил, что в «год великого перелома» в колхозы пошёл середняк, пришлось трубить отбой — писать статью «Головокружение от успехов». По сути, в ней вина руководства партии перекладывалась на исполнителей кампании поспешной коллективизации. Выправлять эти перегибы пришлось долго и трудно, не случайно Сталин в беседе с Черчиллем говорил, что обстановка в СССР в годы коллективизации была гораздо опаснее, чем в начальный период Великой Отечественной войны. Главным теоретическим достижением этого периода стало понимание того, что колхоз — это не киббуц, заимствованный из опыта еврейских поселенцев, а сельскохозяйственная артель — форма, издавна близкая и понятная русскому крестьянину. В русской сельской общине крестьяне вели индивидуальное, семейное хозяйство на своих наделах, но луга, пастбища, леса находились в общем пользовании. В колхозе общим стало и основное производство, а индивидуальное, семейное хозяйство велось каждым колхозником на приусадебном участке. Становление колхозного строя было трудным и болезненным, но без колхозов страна не выдержала бы той страшной войны, какая пришла на нашу землю в 1941 году.
Так и в дальнейшем. Преодолев сопротивление всех оппозиционных группировок, Сталин взял на себя ответственность за всё, что происходит в стране. А тут нерешённые вопросы теории вставали перед ним каждый день.
Надо было проводить индустриализацию страны, создавать вторую угольно-металлургическую базу на Востоке, а для этого — сравнивать варианты размещения гигантских предприятий, выбирать тип технологии, — Сталин берётся за учебники по металлургии, электротехники и по другим специальностям и отраслям экономики. Специалисты потом будут удивляться глубине его познаний в различных областях народного хозяйства.
Надо было срочно перевооружать Красную Армию, выбирать наилучшие виды вооружения, — Сталин советуется со специалистами, конструкторами, — и скоро на равных может обсуждать с ними специфические вопросы по разным типам военной техники, принимать окончательные решения, как правило, безошибочные.
Сталин не собирался становиться полководцем и стратегом, он вполне полагался на знания и мастерство своих военных, в первую очередь Ворошилова. Я хорошо помню хвастливое выступление Ворошилова незадолго до войны, в нём приводились данные о мощи огневого залпа советской дивизии в сравнении с аналогичными показателями дивизий из армий ведущих капиталистических стран Европы. Из выступления складывалась картина неоспоримого превосходства Красной Армии. Бахвальство наших военных доходило подчас до неприличия. Так, кое-кто из них заверял, что в случае нападения на нас единственная задача советских войск будет заключаться в том, чтобы догнать в панике убегающего от нас противника. В таких случаях Сталин остужал таких горе-героев, напоминая, как они драпали от белополяков, потерпев поражение под Варшавой. Не один раз он упрекал военных руководителей в том, что они не учатся, не повышают своего мастерства. Но всё же вплоть до финской войны у него не было оснований опасаться за боеспособность нашей Красной Армии и тем более изучать военное дело, искусство полководца. Всё изменилось после начала Великой Отечественной войны.
Сталина часто упрекают в том, что он плохо подготовил Вооружённые силы к моменту нападения на нас гитлеровской Германии, и даже 22 июня, когда немецкая агрессия стала фактом, не проявил понимания сложившейся обстановки. (Утверждение, будто он в этот день уединился и никого не принимал, давно уже опровергнуто документально. К тому же недавно стало известно, что Сталин давно страдал тяжкими приступами ангины. И в этот день у него было как раз очередное обострение болезни с очень высокой температурой. Он практически не мог говорить.) Но его можно понять.
Он рассчитывал, что в случае нападения Германии немцам удастся потеснить наших пограничников, но затем, как это было в боях у озера Хасан и у реки Халхин-Гол, подойдут регулярные части Красной Армии и выбросят зарвавшихся агрессоров вон со священной советской земли. Ведь наши военные руководители всё время твердили о превосходящей мощи Красной Армии. А ссылки на, что войска поздно получили приказ о приведении их в полную боевую готовность, казались ему неоправданными: разве армия не должна быть готова в любой момент встретить агрессора во всеоружии?
Тут Сталин допустил роковой просчёт. Он, как и профессиональные военные, не понял, что Гитлер применил новейшую стратегию и тактику, позаимствованные немецкими генералами у советских отрядов Будённого и Махно, — прорывы подвижных соединений в тыл противника, захват его войск в клещи и уничтожение в образовавшихся котлах, только роль прежней конницы в новых условиях выполняли танковые дивизии. Поражённые скоропалительным поражением Франции (где, как говорят, де Голль и разрабатывал теорию маневренной войны), советские военачальники проглядели это новое слово в военном искусстве.