Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
Попрощался со смотрителем, встал на костыли и пошел до рыбозавода. Шел эдак, сначала весело, даже песенки водил, а потом уставать стал… Хорошо, что у рыбозавода случилась лошадь! На ней я доехал до Слободки. Тогда же установилась теплая погода, и тело мое согрелось, отдохнуло, и я словно забыл, что было со мною.
— А был ли «третий случай»?
— Нет… Намечался, но я его отвел. Может, не настоящий, черт его знает! Да он, смотритель–то, не говорил, как скоро такой случай будет. Но говорил, что беспременно будет. Ну что ж, будет так будет. А пока видишь, хожу. Ничего. А смотритель в войну потонул. На лодке плыл, бомба недалеко упала, перевернула его; он старенький был и, видно, не выбрался, захлебнулся, как мышонок, и ушел на дно. Между прочим, и со мной тогда чуть и не случился энтот самый «третий случай». Да вот видишь… Так как же, Лексаныч, пойдем на кубанску–то сторону? Не бойся, я теперь с тобой на «третий случай» не попру. А?
— Ладно, — сказал я, — пойдем.
Данилыч от радости чуть не опрокинул лодку.
— А я думал, — сказал он, — мы на этих косах тут и присохнем… Теперь давай, Лексаныч, сходим в Слободку: белье сменим, бакалеи наберем и того–сего. А тебе, наверно, на почту сходить надо?
Я понял, что Данилыча меньше всего интересовала бакалея: этого добра и на кубанской стороне, в рыбацких селениях сколько угодно. Его интересовало больше всего «того–сего». Конечно, это злополучное «того–сего» тоже есть и на Кубани, но ему–то оно, как видно, «до зарезу» требовалось сейчас! Я согласился не потому, что решился уступить Данилычу, а потому, что мне нужно было побывать на почте: десять дней без газет, без радио — это, конечно, не трагедия, но все же и не развлечение. Хотелось мне, не скрою, увидеть и Галинку.
34
Пока Данилыч «сворачивал» нашу стоянку, я решил пройтись на конец косы. Дела у меня там никакого не было. Само место очень мне понравилось. Представьте себе песчаную отмель, далеко вклинившуюся в море в виде лезвия обоюдоострого меча. Песочек мелкий, нежный и робкий. Вода теплая, как парное молоко. Чайки вьются — добычу ищут. Сеголетки, объединившись в мелкие ватажки, дразнясь, шныряют у ног. Хорошо зоревать тут!
Море с Таласской косы кажется великим и могучим. Особенно если вспомнишь, что на его берегах родились Антон Чехов, Архип Куинджи и Георгий Седов. А сколько отважных моряков, крещенных в соленой купели Азовского моря, среди исследователей Антарктиды, в торговом и военном флоте, среди китобоев, добытчиков рыбы и морского зверя!
…По Азовскому морю некогда плавал Джузеппе Гарибальди. Он возил из Таганрога в Италию русский хлеб. Но каждая итальянская мать называла его сыном не за то, что он возил по морю хлеб из России, нет! Хотя в русском хлебе Италия нуждалась не меньше, чем в маслинах Калабрии. Гарибальди должен был сделать нечто большее, чем водить корабли из Неаполя в Таганрог или из Бриндизи в Одессу. Морской капитан должен был повести людей на борьбу за высшие идеалы жизни, чтобы стать сыном всех итальянских матерей.
Высшие идеалы жизни! Не им ли отдали себя и Антон Чехов, и Архип Куинджи, и стремившийся к Северному полюсу Георгий Седов? Их пути не похожи: яркие, сочные краски Куинджи отражали не только его мечты и надежды, но и волновали сердца всех, кто видел его картины; в крыльях чеховской «Чайки» была трепещущая мечта о больших свершениях; воля неутомимого Седова предвещала появление нового поколения ученых и исследователей новой России. О чеховской «Чайке», о волшебной кисти Куинджи, своим рождением оказавшим честь этому морю, я любил думать, когда подолгу стоял на конце косы и, ничего не замечая, даже порой не слыша писка чаек, смотрел далеко–далеко в море. И как же я был счастлив, когда на горизонте появлялся дымок парохода!
Азовское море! За несколько дней пребывания на нем я успел полюбить его и узнать о нем от местных рыбаков столько, что мне казалось, я знаю его давным–давно.
Некоторые гидрологи называют его «море–блюдце» за то, что самая большая глубина в нем не превышает пятнадцати метров. Древние греки презрительно называли его Меотийским болотом. Конечно, можно обидеться на древних греков, но на дне Азовского моря действительно нет ни подводных хребтов, ни скал. Это море с мягким, как ковер, дном.
Азовское море называют еще мелким заливом Черного моря. Это, конечно, скорее литературное определение, чем научное. Если согласиться с этим, то тогда и Черное море есть не что иное, как залив Средиземного, а Средиземное — лагуна Атлантического океана.
Азовское море вполне самостоятельное, со своим круговоротом интереснейшей жизни. Море это абсолютно не похоже па Черное.
Азовское море маленькое, если сказать точнее, самое маленькое в нашей стране. Ну что оно против, например, Берингова моря? Представьте себе котловину размером в два миллиона двести семьдесят пять тысяч квадратных километров, залитую водой. Глубина этой котловины местами достигает десяти километров.
Вот что такое Берингово море.
А что же Азовское?
Полное зеркало этого крохотного бассейна занимает всего около тридцати восьми тысяч квадратных километров. А глубина — наибольшая — пятнадцать метров. Пятнадцать метров!
Конечно, можно смириться с небольшим размером моря. Что ж делать? Но если ты не вышел ростом, так, может быть, возьмешь чем–нибудь другим? Если нет одного, должно быть другое: если в море мало воды, то, может быть, у него необычайные берега?
Увы! Здесь тоже нет ничего выдающегося. Берега Азовского моря сложены преимущественно из ракушечника и мелкого, как пудра, песка.
В каждом море есть какие–то чудесные или необычные животные и растения. В одном море не только акулы или там гигантские скаты, но и рыба–мяч (фагак) и рыба–камень, мурена, гигантские раковины — тридакны, достигающие трехметровой длины и метра в поперечнике; в морях далекого Севера водятся медуза «Голова Горгоны» и подводные пауки — пикногоны; в тропических морях — гигантские рыбы манты (из вида скатов), достигающие четырех тонн веса; в далеком Перу живет злая и хищная, ростом с карпа, рыбка пиранья, которую даже крокодилы боятся, и, наконец, есть на свете свирепая морская щука барракуда.
В Азовском море ничего этого нет. Да что там! Нет даже скумбрии — этой обыкновенной макрелевой рыбы, пеламиды, которую черноморские рыбаки называют баламутом! Нет в Азовском море и акулы. А какое же море без акулы? В море Черном, с которым Азовское соединяется Керченским проливом, есть и скаты, и морской черт, и колючая акула катрана, или, как ее называют тамошные рыбаки, морская собака.
И все же Азовское море чудесно! Чудесно, конечно, не тем, что в нем блистательно отсутствуют все сто двадцать пять видов различных скатов — от обыкновенных до электрических, — и не тем, что в нем из тысячи двухсот сорока видов средиземноморских моллюсков живет только двенадцать, а из пятидесяти одного вида средиземноморских крабов всего один вид. Не в этом дело! Пусть оно мелко, пусть в нем не живут гиганты морей и океанов — страшные хищники и разбойники. Пусть на дне его нет или почти отсутствует беспозвоночная фауна: здесь нет ни мягких кораллов, ни альционарий, ни губок, ни актиний, ни мшанок, ни серпулид, ни гефирей, ни голотурий… Пусть в нем не живут глубоководные организмы и не растут гигантские водоросли макроцистис, достигающие трехсотметровой высоты, или там алярии, ламинарии… Пусть беспозвоночная фауна и растительный мир этого маленького моря малы и неказисты. Пусть в Азовском море всего лишь восемьдесят видов рыб. Пусть вода его почти непрозрачна. Профессор Л. А. Зенкевич говорит: «В воды Средиземного моря можно погрузить большую колокольню, и она будет видна до самого фундамента, а в Азовском море часто уже на глубине двадцати — тридцати сантиметров под поверхностью воды ничего не видно».