Капитан "Старой черепахи"
Шрифт:
Никитин говорил так просто, по-приятельски. Исчезла робость, и Катя почувствовала себя с ним уверенно и легко, как с давнишним знакомым.
Работа в подпольной комсомольской организации приучила Катю не задавать лишних вопросов.
Вчера Кате сообщили, что она должна прийти на эту квартиру для какого-то важного разговора, и она пришла.
Они беседовали недолго.
— Может быть, я ошибаюсь, товарищ Никитин, и мои подозрения неосновательны, — сказала в заключение Катя, — но я думала... Товарищ Репьев советовал мне, если я замечу что-нибудь, писать в Губчека, — смущаясь, сказала Катя.
— Нет, нет, вы не ошибаетесь, — перебил Никитин. — Вы совершенно правильно поступаете, товарищ Попова. Совершенно правильно! И мы очень благодарны вам. То, что вы сообщили, очень важно. Действуйте так, как я сказал. Вы поняли меня? Вам будет трудно, но, я думаю, вас выручит подпольная выучка.
— Я все сделаю, — сказала Катя.
Она вышла на улицу одна. Падал не то дождь, не то снег. Со стороны моря дул холодный ветер, и сразу возникли сомнения: «А вдруг я не справлюсь, провалюсь? Как бы хорошо увидеть сейчас Макара Фаддеевича, посоветоваться с ним!» Но об этом нечего и думать. Никитин предупредил: «Запомните, это тайна, государственная тайна. Никто не должен знать о ней, кроме меня и вас, ни один человек!»
Наконец-то после долгого перерыва Николай Ивакин снова дал о себе знать. Он сообщил, что, вероятно, сегодня ночью в море состоится новая встреча Тургаенко с Антосом Одноглазым. Судя по всему, Антос доставит какой-то важный груз, а так как погода плохая, то скорее всего встреча произойдет где-нибудь в районе Тринадцатая станция — Большой Фонтан.
— Сегодня ночью вы должны крейсировать в районе Тринадцатой станции и Большого Фонтана, — сказал Никитин Ермакову и Репьеву. — Ждите Антоса.
— Есть! — сказал Ермаков.
А Репьев, не предполагая даже, что ответ на его вопрос следует искать именно в сегодняшнем приказе, спросил у Никитина:
— А где Коля Ивакин? Что-то давно я его не видел.
— На своем месте.
Никитин, прощаясь, протянул руку, и Макар Фаддеевич понял: Никитин больше ничего не скажет.
Ночью артельщик разбудил Ивакина (они спали в одной мазанке у берега):
— Остапчук! Хватит прохлаждаться, пора!.. Ночь была темная: ни луны, ни звезд. Моросил дождь. На стоянке ни одного человека. Поселок спал.
— Тише ты, пентюх! — зло шикнул Тургаенко на споткнувшегося о камень Ивакина. — Садись в весла.
Минуты через три двухвесельная лодка неслышно заныряла на небольших волнах. Обмотанные тряпками весла и уключины не производили никакого шума. Артельщик сидел на руле и неизвестно по каким признакам (кругом — глаз выколи) правил.
Николай осторожно греб и тщетно старался сообразить, как выяснить всю подноготную Тургаенко. Все пятнадцать рыбаков ходят у него по струнке и никогда ни за глаза, ни, тем более, в глаза не перечат ему. Из случайно услышанных фраз (рыбаки побаивались новенького и, завидев его, всегда умолкали, подозревая, что он близкий артельщику человек) Николай понял, что Тургаенко до революции владел на Каспии рыбным промыслом и в Одессу пожаловал недавно. Рыбаки боялись его, но терпели крутой нрав из выгоды: после каждой прошедшей через их руки партии контрабанды он щедро всех одаривал.
О предстоящем ночном плавании Тургаенко предупредил еще утром, сказав, чтобы Семен (так артельщик звал Николая) выспался днем, так как ночью будет работа.
Лодка плыла минут сорок. Судя по усиливающемуся рокоту прибоя, Тургаенко правил к берегу. Неожиданно он остановил руль, шагнул к Ивакину, схватил его за плечо, с силой пригнул и присел сам, к чему-то прислушиваясь.
Николаю стало страшно: а ну, как на берегу пограничный дозор заметит лодку, откроет стрельбу?
Томительное ожидание продолжалось недолго. Сквозь шум прибоя Ивакин различил тихий плеск. Артельщик выпрямился, прошептал: «Поверни по волне!» — а сам перебрался на нос.
Николай застопорил одним веслом, и лодка плавно повернулась. Едва приметный силуэт такой же небольшой лодки вырисовывался совсем рядом.
«И как он, дьявол, определил место?» — подумал Николай, вынимая из воды весло.
— Мое почтение! — прошептал кому-то артельщик.
С подплывшей из темноты лодки неловко перелез человек в зюйдвестке и плаще.
Лодки так же тихо разминулись.
Теперь Тургаенко правил в открытое море. Ивакин греб размеренно, сберегая силы, но на исходе второго часа выдохся-. Ветер усилился, и, занося весла, приходилось высоко поднимать их, чтобы не задевать лопастями гребни волн.
Артельщик и сидящий на носу пассажир не проронили ни слова. Время от времени Тургаенко подносил к глазам левую руку, на запястье которой у него был надет браслет со светящимся компасом.
«Больше я не могу, не могу больше...» — Ивакин с великим трудом вытаскивал весла из воды. Именно вытаскивал. Ему казалось: в каждом весле пудов пять, а вода — словно тягучий густой кисель.
На дне лодки лежали небольшая мачта и парус, но, видимо, артельщик боялся ставить полотнище: будет слишком приметно.
— Весла по борту! — вдруг скомандовал Тургаенко, достал сигнальный фонарик с узкой световой щелью и два раза мигнул им.
Николай мельком глянул через плечо. С легким шипеньем рассекая воду, прямо на лодку плыло какое-то небольшое судно.
Шхуна Антоса Одноглазого! Черные паруса ее напоминали крылья гигантской летучей мыши.
Едва пассажир взобрался на борт «грека», Антос предупреждающе свистнул и крикнул Тургаенко:
— «Старая черепаха»!
Как ни темна была ночь, но даже сидящий в лодке Ивакин увидел на волнах новое судно.
— «Валюта»! — зло выкрикнул артельщик.
Ночь выдалась на редкость темная, холодная и сырая. Дождь как зарядил с утра, так и не переставал. Палуба, снасти, паруса — все было мокрое, скользкое, и краснофлотцы проклинали в душе и темень, и дождь, и нарушителей границы, за которыми приходилось гоняться в любую погоду.
Еще когда выходили из Одессы, Ковальчук заметил, что с Фоминым что-то неладное: уж больно подозрительно у него блестели глаза. Но подойти к нему — Фомин стоял на вахте у шкота — не было возможности до самого Большого Фонтана.