Капитуляция
Шрифт:
— Ты меня пугаешь! Что-то с Джеком? От него что-то слышно? С ним всё в порядке? — вскричала она, не в силах сладить с заколотившимся в ужасе сердцем.
— Я не получала никаких известий от Джека, и мы ничего не слышали о нем. Но британские вооруженные силы во главе с графом д’Эрвийи, состоящие из наших отрядов и эмигрантов, вторглись в бухту на полуострове Киберон.
Эвелин снова рухнула на диван.
— Ты побледнела как полотно! — вскричала Джулианна, усаживаясь рядом с ней. — Почему эти новости так поразили тебя?
— С ними мог быть Джек, — еле ворочая языком от страха, произнесла Эвелин.
Глаза
— Когда ты приехала сюда в апреле, ты рассказала нам, что подслушала Джека, обсуждавшего вторжение во Францию. Он говорил об этом вторжении?
Эвелин кивнула:
— Я умоляла его сказать мне, будет ли он участвовать в этой операции, но он отказался отвечать!
Теперь и Джулианна побледнела. Она взяла Эвелин за руку и крепко её сжала. Задумчиво помолчав, Джулианна сказала:
— Что ж, мой брат может быть безрассудным, но он сам — весьма опасный человек. Если Джек там, он выживет в любых интригах. Я нисколько в этом не сомневаюсь.
Она произнесла это твердо, решительно.
— Но есть кое-что ещё, — прошептала Эвелин.
Джулианна вздрогнула, страх сковал её.
— Он сказал французам, что вторжение состоится в следующем месяце. Теперь они знают, что он — не их шпион. Теперь им известно, что он умышленно ввел их в заблуждение и предал.
Джулианна вмиг вскочила.
— Лукас должен об этом знать. Проклятье, почему он скрыл это от меня? Я хочу знать всё! — Она направилась к двери, но вдруг обернулась. — Эвелин! Я люблю тебя так сильно, словно ты — моя родная сестра.
Эвелин не понимала, к чему она клонит.
— И я — тебя.
— Прекрасно. Тогда ты должна сказать мне правду. Ты ждешь ребенка?
Форт Пентьевр, бухта Киберон, Франция
30 июня 1795 года
Сидеть прямо было больно.
Джек с грехом пополам уселся, задыхаясь и держась за ребра, которые на сей раз были сломаны. Голова тоже болела, точно так же как и остальные части тела. Его жестоко избили за предательство, но он всё ещё был жив.
Тем не менее, Джек не собирался обманывать самого себя. Его собирались казнить за преступления против республики, и судебное разбирательство по этому делу, даже если оно будет начато, превратится в фарс.
Леклер очень четко дал это понять.
И теперь Джек находился во французской тюрьме.
Сердце содрогнулось от настоящего страха чувства, доселе ему незнакомого. Он оказался узником французов, и, если не сбежит в самое ближайшее время, поплатится головой, как шпион.
Джек прекрасно понимал, что надеяться на спасение не приходится. Если его команда решилась отплыть без него, Лукас и Уорлок, вероятно, уже знали, что его схватили, и очевидным местом тюремного заключения был этот форт. С другой стороны, весьма маловероятным представлялось то, что его людям вообще дали отплыть от берега. Его судно и команда, скорее всего, удерживались французами. В этом случае прошли бы дни или даже недели, прежде чем его брат и шеф шпионской сети поняли, что он стал военнопленным, который вот-вот отправится на гильотину. Джек не обольщался, понимая, что у него в запасе почти не осталось времени: не далее как этим утром тюремный надзиратель злобно ухмыльнулся ему,
Джек с трудом дохромал до маленького решетчатого окна своей камеры. Оттуда он взглянул на берег и бухту. Стоял ясный солнечный день, в небе парили чайки, а залив просматривался великолепно. Британской эскадры в поле зрения не было — по крайней мере, Джек не видел её из окна.
Значит, ждать спасения было неоткуда.
Джек уже попытался подкупить двух своих тюремщиков, посулив им горы золотые, но тщетно. Он подошел к каждому в отдельности во время ужина, озвучив свое предложение хриплым шепотом. Первый надзиратель плюнул ему в лицо и посмеялся над ним, второй затянул «Марсельезу».
Предпринимать дальнейшие попытки подкупа было опасно — об этом могли доложить начальнику тюрьмы.
Поэтому Джек начал замышлять побег.
Из этой тюрьмы был лишь один выход — через дверь его камеры. Каждый день, утром и поздним вечером, приходили два надзирателя, принося кусок хлеба и немного кишащей насекомыми баланды. Тюремщики были вооружены, а миски с едой они бросали заключенным через маленькие поднимающиеся дверцы. К настоящему времени, пробыв в заключении пять дней, Джек успел понаблюдать за караулом и оценить силы шестерых надсмотрщиков.
Он уже решил, какая пара тюремщиков была самой уязвимой. Парня в этой двойке явно нервировал любой намек на драку; этот надзиратель был худым, внешне слабым и даже в некоторой степени женоподобным. Джеку довелось услышать его речь. Парень наверняка происходил из хорошей, благородной семьи и лишь по неудачному стечению обстоятельств оказался в республиканской армии, став тюремным надзирателем.
Его напарником был немолодой толстяк. Двигался он медленно, и Джек не сомневался, что эта ограниченность в движениях была вызвана не только его тучностью, но и артритом или раной.
Джек думал, что без труда сможет схватить парня сзади, через прутья решетки, после того как тот бросит миску в камеру и повернется, и приставить нож к его горлу. В этом случае успех побега будет всецело зависеть от случая — от того, согласится ли второй тюремщик отдать свое оружие, чтобы спасти напарнику жизнь.
Джек прекрасно отдавал себе отчет в том, что план безрассудный. Но он понимал: можно вынудить второго, толстого надзирателя сложить оружие и открыть камеру. Прошлой ночью Джек поговорил с заключенным из соседней клетушки. Арестант — поджарый темноволосый француз, захваченный революционерами шуанский мятежник, — горел желанием помочь.
План был прост. После того как тучный надзиратель подчинится требованиям, отдаст оружие и откроет дверь камеры, Джек вырубит двух тюремщиков и выпустит всех заключенных из камер в своем ряду.
В хаосе, который последует за этим, Джек наденет униформу одного из надсмотрщиков и найдет способ бежать.
Тянуть с попыткой бегства смысла не было, её следовало предпринять сегодня же вечером. Потому что Джек не был бы Джеком, если бы не рассчитывал снова увидеть Эвелин.
Он продолжал вглядываться в спокойные воды залива. Тревога терзала его душу. Джек молился, чтобы теперь, когда он был узником Леклера, тот отказался от мысли отомстить Эвелин. Оставалось только надеяться, что сейчас француз слишком занят вторжением мятежников.