Капкан для призрака
Шрифт:
– Собирал пожертвования? – сразу понял Келецкий. – Неужели в пользу голодающих?
– Точно так, собирал! – Лапидаров захохотал, откинувшись на спинку стула: он немного захмелел от пива. – В собственную пользу, это ты верно догадался! Я был хорошо оснащен – были документы, подписные листы… Кто там знал – такие они или не такие! Главное – бумажки с печатями: у нас, в России, им верят больше, чем человеку… Да, отменно я тогда поживился, надо было вовремя остановиться, но ведь все шло так хорошо! Неурожай и голод сильнее всего прихватили самый центр, да еще северные области. А в Малороссии уродило хорошо, вот там я и работал. В большие города не совался, по уездным шустрил. Приеду, день-два покручусь, послушаю, не было ли уже здесь представителей комиссии.
– На чем же ты засыпался? – спросил Келецкий. Он слушал с интересом и даже некоторым восхищением. Все-таки незаурядным мошенником был этот Лапидаров!
– Эх! – махнул тот рукой, так живо переживая свою прежнюю ошибку, словно все происходило только вчера. – Говорю же: надо было вовремя остановиться! Да я во вкус вошел, и пришла мне в голову мысль: на Украине-то народ победнее будет, чем в Польше да Литве. Там хутора богатые, давать будут больше… Когда уже по Беларуси пошел – поприжимистее народ стал. Но я все себе говорил: вот сейчас выйду на хлебные места – загребу!
– А вместо этого тебя самого загребли?
– Так молодой же еще был, жизненного опыта не хватало! В тех местах люди совсем другие. Это тебе не доверчивый Иван или сентиментальный Петро! Там хуторянин слушает, кивает, а сам себе на уме. Молчаливые, осмотрительные бестии! Да и дела им особого до русских голодающих нет – свой карман наглухо застегнут! Я там под Гродно да под Вильно сунулся в один, другой хутор – всякие Жирмуны, Калитанцы… А на третьем – Солешки назывался – меня и повязали! Сами хуторяне натурально связали и в Вильно отвезли, в полицейскую управу. Там судили, два года тюрьмы припечатали. Отбывал в Варшавской пересылке.
– Ну вот, наконец ты до сути добрался, – сказал Келецкий. – Хотя историю ты интересную рассказал… Так что там о сестре Людвига?
– Да ничего особенного, – как-то неохотно, вяло, сразу остыв, махнул рукой Лапидаров. – Сидела там за убийство в женском отделении. История у нее была громкая, вот все про нее всё знали. Я тоже. Что сын у нее на воле остался, младенец еще. И имя я запомнил – Эрих. Сама эта Эльза молодая была, красивая. Там, в тюрьме, и погибла – с собой покончила…
В тюрьме Мирон Лапидаров недолго вел жизнь обычного заключенного. Он был из тех проныр, кто умеет приспособиться к любым условиям. Скоро он стал незаменимым человеком для начальника тюрьмы – соглядатаем, подстрекателем, связным, посыльным. Не брезговал ничем, но особенно ценился за извращенную фантазию. Именно он, узнав, что от начальника тюрьмы недавно ушла жена, подбросил ему мысль: зачем тосковать, коль под рукой – целое женское отделение! А там есть и молодые бабенки!.. Сам же Лапидаров стал присматривать «наложниц» и уламывать их. Впрочем, особенно уговаривать почти не приходилось: большинство соглашались ходить на ночь к начальнику охотно – за небольшие поблажки. И только один раз Лапидаров наткнулся на отчаянное сопротивление. И, как назло, именно с той женщиной, которую начальник тюрьмы выбрал для себя сам, просто мечтал о ней!
Это была Эльза Лютц. Она была окружена жутковато-романтичным ореолом. Так изящно и жестоко убить любовника, а потом, на суде, выйти и признаться, спасая другого мужчину, – так сделать могла только незаурядная женщина! А как она была хороша! Густые волнистые локоны казались еще темнее, обрамляя бледное лицо, огромные бездонные глаза, беззащитно-трагическая складка губ, точеная фигура с высокой грудью уже рожавшей женщины… Лапидаров очень хорошо понимал начальника тюрьмы – такой лакомый кусочек рядом, а не возьмешь, не дается! Чего он ей только не сулил от имени будущего благодетеля: от смены вонючей многоместной камеры до чуть ли не полного освобождения! Она цедила сквозь зубы презрительные слова, а потом просто перестала отвечать.
А начальник
Шел апрель месяц, распускались первые листья, от влажной, на глазах зеленеющей земли поднимался такой головокружительный запах! Начальник тюрьмы, и до этого уже с трудом сдерживающий свое нетерпение, однажды позвал Лапидарова и сказал без всяких предисловий:
– Веди ко мне, Мирон, эту стерву! Бери двух конвоиров – и ко мне, в кабинет!
Лапидаров плотоядно усмехнулся, хотел сказать: «Наконец-то вы меня послушались!», но удержался: прекрасно понимал, что дистанцию между начальником тюрьмы и заключенным нужно держать. Только удивленно спросил:
– Разве не к вам в спальню, как обычно?
Кабинет начальника был на третьем этаже административного здания: он говорил, что отсюда, с этой высоты, ему хорошо виден весь тюремный двор. Но на втором этаже была у него еще одна комната – там он часто оставался ночевать, если задерживался на работе. Она была обставлена, как комната отдыха и спальня, и именно туда Лапидаров водил для него «наложниц». О ней он и говорил теперь начальнику. Но тот оскалился в усмешке и резко мотнул головой:
– В спальню – это потом, когда она сама туда будет проситься. А сейчас я ее прямо здесь… обломаю.
Лапидаров понял, что начальник, решившись наконец взять непокорную женщину силой, теперь злобно жалел, что не сделал этого раньше, с самого начала. И теперь отыграется за все свое так долго сдерживаемое нетерпение и ожидание… Когда он пришел за Эльзой Лютц в камеру, женщины, сидевшие с ней, каким-то образом поняли – куда и зачем он ее забирает. Некоторые смотрели с сожалением, но две молодки стали кричать вслед похабные советы. Эльза шла между конвоирами через двор в длинном тюремном платье, в наброшенном на плечи стеганом тюремном пальто. Порывистый весенний ветер разметал ее непокрытые темные волосы… Лапидаров, шагавший шага на три сзади, не мог отвести взгляда от ее фигуры. Под бесформенной серой одеждой все равно было видно, какая она стройная, какая гордая у нее осанка. Мирон не замечал, что на ходу яростно грызет себе ногти. Он сам хотел бы быть с этой женщиной – давно, чуть ли не с первого дня ее поступления! Потому, наверное, так рьяно и подстрекал начальника, разогревал в том злость. Когда тот обуздает непокорную арестантку, овладеет ею, Лапидаров тоже ощутит удовольствие… Хотя бы такое, если по-другому нельзя! Глядя на идущую впереди Эльзу, он тоже испытывал нарастающее нетерпение…
Конвоиров начальник тюрьмы отправил вниз, на первый этаж, Лапидарову приказал оставаться в коридоре возле приемной. Сказал:
– Я тебя потом позову.
Но тот, оставшись один и немного выждав, неслышно вошел в приемную, на цыпочках пересек ее и приник к двери кабинета. Уходя, он специально неплотно прикрыл ее, оставив узенькую щель. Начальник не заметил этого – он смотрел только на Эльзу… Первые минуты их «свидания» Лапидаров пропустил, но, похоже, успел к самому интересному. Эльза была уже без пальто – оно валялось на полу, начальник крепко обнимал ее одной рукой за плечи, второй водил по груди женщины, прикрытой грубой материей платья. Она не отстранялась, даже не двигалась. Она, глядя ему в лицо, говорила:
– Прошу вас, ведь вы же человек… офицер… Даже звери, и те против воли этого не делают… Разве мужчине может быть приятно, если женщина к нему испытывает отвращение?.. Разве ему это не унизительно?.. Отпустите меня, я буду вам благодарна!..
Начальник тюрьмы, похоже, слышал лишь ее голос, и он возбуждал его все сильнее. Он хрипло задышал и стал стягивать платье с ее плеч. Возбуждение мужчины передалось и Лапидарову: он покрылся испариной, низ живота сводила судорога. А там, в кабинете, женщина наконец отступила на несколько шагов, стала отталкивать руки мужчины, заговорила быстро, повысив голос: