Капкан на маршала

Рем Станислав

Хруст битого стекла под чужой ногой, за спиной, заставил мальчишку остолбенеть. Острый, подростковый кадычок на тонкой шее нервно дёрнулся.

– Обернись. – Голос с акцентом. Немцы.

Януш, сжавшись, втянув в плечи голову, медленно развернулся. Фашист был один. Офицер. В фуражке с высокой тульей. В форме мышиного цвета. В начищенных сапогах. Сытый. Тщательно выбритый. Пышущий ароматом дорогого одеколона. Именно запах одеколона лишил мальчишку сил и надежд. Таким дорогим одеколоном некогда пах его папа. Голова закружилась. Ноги подогнулись сами собой.

Мальчишка стянул с головы рваную кепку, которую нашёл неделю назад, и упал на колени.

Офицер обошёл беспризорника со всех сторон, внимательно изучая бездомного бродягу. Снова встал напротив мальчишеского лица.

– Что ты здесь делаешь? – акцент немца неприятно резал слух.

– Ищу еду, – честно признался Януш.

– Здесь ничего нет.

– Я в этом уже убедился.

– Ты один?

– Да.

– Не врёшь?

Януш отрицательно мотнул головой.

– Где твои родители?

– Погибли. Я сирота.

– Почему ползаешь здесь… как это сказать… в одиночестве? Где твои друзья?

– Мне не нужны друзья.

– Тебе нравится быть одному?

Януш промолчал. Он никак не мог понять, что от него хочет немец. Другой бы на его месте достал пистолет и пристрелил воришку. А этот – нет, всё что-то тянет. Вон как таращится своими бельмами белёсыми.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать.

Немец вынул из кармана галифе платок, снял фуражку. Сначала вытер лоб, а после принялся тщательно протирать внутренний обод головного убора.

– Когда ты родился? День!

– Первого октября.

Рука немца замерла.

– Не врёшь?

– А зачем мне врать? Вы ведь меня всё равно убьёте.

Немец свободной рукой показал жестом, чтобы мальчишка встал на ноги.

– Идём.

Офицер первым, не оглядываясь, прошёл в комнату, где стоял рояль.

– Ты умеешь играть на таком инструменте?

Мальчик отрицательно помотал головой.

– Держи.

Немец протянул Янушу фуражку, после чего вернул платок в карман галифе, подтянул к музыкальному инструменту единственный, чудом сохранившийся целый стул, присел на него, открыл крышку рояля.

Януш почувствовал, как в горле образовался комок, который полностью блокировал дыхание. Вслед за комком на глаза навернулись слёзы. Фуражка мелко задрожала в худых, грязных мальчишеских руках.

В пыльной, грязной, полуразрушенной, разворованной комнате зазвучал Шопен. Это было настолько сюрреалистично, что даже сам офицер, после того как мелодия смолкла, несколько минут не мог найти слов для выражения своих чувств.

Немец встал, закрыл крышку инструмента, взял из мальчишеских рук головной убор, натянул себе на голову.

– Ты знаешь, что я только что исполнял?

Януш всхлипнул:

– Ноктюрн Шопена. Си-бемоль.

Брови офицера в удивлении вскинулись вверх:

– Откуда тебе это известно, бродяжка?

– Мама часто его играла для нас с сестрёнкой.

– Даже так… Твоя мама выступала на сцене?

– Нет, моя мама просто любила музыку.

Немец с минуту внимательно смотрел на беспризорника, после чего протянул руку и неожиданно положил ладонь на затылок мальчишки, взъерошив его волосы.

– Тебе нельзя здесь находиться. Скоро в этом доме расположится штаб моего полка. Уходи.

– Мне некуда идти, – глухо отозвался Януш. – У меня нет дома.

– Но и здесь тебе делать нечего. – Рука офицера после секундной заминки вторично мягко провела по грязным волосам мальчика. После чего офицер вновь изъял из кармана платок, брезгливо вытер им руки и так же брезгливо выбросил его в разбитое окно. – Следуй за мной.

* * *

Ключ с хрустом открыл замок. Старков прошёл внутрь кабинета, аккуратно прикрыл за собой дверь, прошёл к столу, тяжело опустился на стул.

За окном вечерело. Глеб Иванович встал, распахнул створки: прохлада моментально заполнила небольшой кабинетик. Дышать стало легче.

Старков расстегнул крючок на вороте кителя, потом верхнюю пуговицу. Снова опустился на стул.

Рука потянулась к верхнему ящику стола, чтобы достать документы, присланные из штаба Четвёртой танковой армии 1-го Украинского фронта, которые попали к ним во время боев под Львовом, в районе Яворово, где располагалась разведшкола абвера, как тут же приостановила движение. Старков понял: пока не решит вопрос, который мучает его вот уже как полдня, никакое другое дело на ум не пойдёт. А вопрос-то как раз и не решался.

«Может, пойти к Фитину, поделиться сомнениями? Нет, тот и так на нервах. Пашину семью пока из Москвы вывозить не стали. Было решено спрятать их, как только начнётся активная фаза противостояния. Иначе у Абакумова и Берии мог появиться повод для преждевременных подозрений».

Мысль моментально переключилась к недавней встрече с Рокоссовским.

«Интересно, имел ли Костя разговор с Жуковым? И как тот поведёт себя после сегодняшнего Указа? По большому счёту, на хрена ему нужен наш геморрой? Вон как «хозяин» его обласкал! Вторая Звезда Героя. Гений стратегии. Один из лучших в Ставке. Точнее, самый лучший. Старков усмехнулся: вот ведь как ловко придумали – Маршал Победы. Звучит. Даже САМ его так назвал. Маршал Победы… Маршал Победы… Маршал Победы…»

Старков всем телом тяжело навалился на стол.

«Боже, как всё просто».

Усмешка медленно сползла с губ чекиста.

«Стареть ты начал, Глебка, – мысленно проговорил сам себе чекист, – память стала подводить. Забыл, насколько Коба предсказуем? Забыл. А не должен был забывать! Этого не мог знать Ким, потому, как он не был близко знаком с “усатым”. А ты “хозяина” хорошо знаешь. Ещё с двадцатых годов. И ты должен, – кулак чекиста с силой грохнул по столешнице, – обязан был помнить: тот никогда и ничего не придумывает нового. У него просто мозгов для этого не хватает. Всегда идёт только по проторенной и проверенной тропе, которая некогда дала стопроцентный результат. Вот как вышло в тридцатых, так он это повторяет и сейчас. А ты забыл! Забыл… Но слава богу, шкура твоя ещё помнит, как над ней измывались, потому-то тебя на уровне подсознания и встревожил текст Указа. Точнее, его оптимистичное, праздничное содержимое. Сталин повторил сам себя. Хищник приласкал жертву. Успокоил её. Для того чтобы в скором времени нанести ей неожиданный удар. Как Коба это делал всегда. Как сделал в тридцать седьмом. Когда перед арестами повысил в званиях и должностях, обласкал всех тех, кто вскоре встал вместе с Тухачевским к стенке. В том числе был обласкан и сам Тухачевский. Как же они потом удивлялись, сидя в тюремных казематах, что их, только что награждённых, возвышенных, воспетых – и вдруг объявили врагами народа. Да не было никакого “вдруг”. Всё было продумано и тщательно спланировано. Но сантименты в сторону».