Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
– Ну, тихо, тихо. – Начальник партии был с похмелья и соображал плохо. – Дай подумать… С чего ты решил, что погорельцы?
– А кто?! Следы нашел, в броднях. Гнался до залома. Пока по берегу искал, у «Вихря» провода выдернули, шланг… Они недалеко, надо поднять вертолет! Лес голый, не скроются.
С буксира на шум прибежал Чурило в майке, тоже полез с бестолковыми расспросами, но в это время из палатки вышел седовласый, знакомый по газетам секретарь обкома.
– Ты кто? – спросил он Стаса.
– Рассохин, геолог.
– Когда похитили? – Он был краток – видимо, не спал и все слышал. – Сколько времени прошло?
– Часов десять назад. Но на заломе
– Почему сразу не сообщил?
– Думал, сам догоню. По горячим следам.
Секретарь глянул на часы.
– Где пилоты? – спросил. – Будите, пусть поднимают машину.
И сразу все забегали. Секретарь застегнул рубашку, заправил в брюки.
– Что же ты, Рассохин, геолог, проворонил женщину?
Гусь глянул на него умоляюще, но выдавать его Стас и не собирался – не до того было.
– Отлучился на четыре часа, по делам, – буркнул он.
– Опять погорельцы… А знаешь, почему они женщин воруют?
Рассохин тогда ничего еще не знал о карательной экспедиции против кержаков Карагача, всякая информация была строго засекречена, поэтому сказал, что знал:
– Толк у них такой…
– Не толк, а наша бестолковщина! – сердито проговорил секретарь. – Послали дуболомов с пулеметом!.. Ладно, давай ищи женщину! Может, и повезет.
– Разрешите и мне? – гоготнул Гусь. – Я как начальник партии отвечаю…
– Начальник партии здесь я! – прорычал секретарь. – И я за все отвечаю!.. А с тобой, гусь ты лапчатый, еще разберусь. Пусть он летит, – ткнул перстом указующим в Рассохина. – У него хоть воля в глазах. А ты иди похмелись…
Пожалуй, с этого момента Стас начал различать партийных руководителей по образу мышления и манере поведения. Этот секретарь потом оказался в ЦК, стал сподвижником Горбачева, но когда тот развалил СССР, ушел в оппозицию и скоро был забыт, как все и мыслящие, угодившие в аппарат по переработке сознания.
Он бежал к вертолету вместе с экипажем и охранником-автоматчиком, который уже глядел как лучший и старый друг. Пока разогревали двигатели, Рассохин со штурманом «проползли» по карте, и когда взлетели, взяли курс на залом. Солнце встало, и в его косых лучах вода сделалась багровой; утренний туман, курящийся из логов, создавал впечатление таежного пожара. Над заломом вертолет заложил круг; залитая пойма и смешанный лес просматривались хорошо: в разливах брели по воде лоси с голенастыми молодыми телятами, через залом, как по мосту, прыгали зайцы, летали вспугнутые с тока глухари. Окажись в поле зрения человек, да еще с грузом, не заметить было бы невозможно. Потом машина пошла над рекой, обрамленной темно-зеленым, стоящим по высоким террасам хвойником, непроглядным, как густая краска: войди под кроны, втащи облас, и тебя уже не сыскать…
После пятого залома речка сузилась, превратилась в ручей, и пилоты, развернув вертолет, пошли назад. Они набирали высоту, чтобы охватить глазом больше пространства, а у Стаса падали надежды: вдоль золотоносного притока Карагача было полное безлюдье. Лишь однажды на зимнике, по которому вывозили лес с месторождения, что-то мелькнуло, и это заметили сразу все, но оказалось, медведица с двумя малышами скачками уходила от воющей над головой машины. Когда вернулись к залому, Рассохин показал знаком разворот, ткнул в карту, мол, давай над хвойным массивом – вдруг да где-нибудь в прогале, случайно, наудачу увидим, но пилот указал на прибор – топливо…
Обратным курсом они шли напрямую, пересекая кедровники, но Стас все еще не мог оторваться от иллюминатора – даже когда внизу замелькали пни свежего
Из вертолета Рассохин вылез оглушенный: ему что-то говорили, о чем-то спрашивали, но он видел лишь шевеление губ и ничего не понимал. Ушел на берег, сел в свою лодку и только сейчас вспомнил, что мотор испорчен, и какое-то время сидел ссутулившись и ничего, кроме звона в ушах, не слышал, не хотел слышать. Гузь, крадучись и таясь от начальства, принес ему бутылку водки и жареную нельму с барского стола, кажется, уговаривал выпить и закусить, причем заботливо, как тяжелобольного, однако Стас лишь мотал головой. И еще откуда-то издалека все время доносился стонущий женский голос:
– Ой-ей-ей. Место-то какое страшное…
Потом приискатели сами, по доброй воле, подтянули корму к берегу и за пять минут починили «Вихрь».
– Заводи! – крикнул кто-то, и это было первое слово, на которое он среагировал.
Запустил мотор и, даже не взглянув на берег – ему махали и кричали что-то, – унесся вверх по притоку. И встречный ветер слегка остудил голову, привел в чувство. Заехав на стан, он взял два запасных бака с бензином и снова погнал лодку к залому. Быть такого не могло, чтобы люди ходили, не оставляя следов, или делались вовсе невидимыми! Просто он впопыхах, да еще ночью, при фонарике, не заметил, сосредоточился на другой задаче – устроить засаду, и что-то упустил, недосмотрел. Да и Женя – не кукла, не покорная безропотная отроковица, которую ведут в плен; даже если ее связали, заткнули рот, посадили в мешок, все равно должна дать какой-нибудь знак, мету оставить, зная, что он будет искать. Пусть даже вначале испугается, потеряет самообладание, но обязательно придет в себя, и очень скоро. Первый разряд по пулевой стрельбе не получить, не имея упорства, хладнокровия и выдержки. Даже если у тебя муж – мастер спорта международного класса…
Хотя бы веточку заломила, отпечаток сапога оставила!
Он причалил не к берегу, а к залому, привязал лодку и поднялся наверх. Он не считал себя особо одаренным следопытом, но с детства занимался охотой, на пару со своим одноклассником, который потом закончил институт и стал охотоведом района. И уже работая геологом, занятия этого не оставил, зимой с бригадой бегал за сохатыми по старым вырубам вокруг Гнилой Прорвы, весной ходил на глухариные тока, а летом, в маршрутах, добыл двух медведей с лабазов, устроенных в прибрежных черемушниках, куда зверь выходил на кормежку. Распутывать следы было, в общем-то, привычным делом.
Погорельцы могли на обратном пути тащить обласа не берегом, а прямо через эту плотину. Хоть и опаснее, второпях можно и ноги переломать – лесины весной осклизлые, неустойчивые, наступишь – качаются, и сухого ельника, похожего на колючую проволоку, обломанные сучья торчат как гвозди… но зато втрое короче, чем проламываться по кустарникам, заваленным сорой. А кержаки спешили оторваться подальше, пока он вместо драги моет золото на участке…
И что если мотор сломали не похитители – их сообщник, третий, поджидавший на заломе, дабы прикрыть отход, отвлечь на себя внимание, увести по ложному следу? Помог перетащиться через преграду, сам потом засел на берегу, скараулил, когда примчится Рассохин, вырвал провода из катушек, шланг, стартер отрезал и ушел другим путем – сушей, еловой гривой, которая подходит почти к самому залому…