Карантин
Шрифт:
Медсестра осторожно повернула мне голову, промокнула и обработала рассеченную бровь, успевшую жутко распухнуть и постоянно дергавшуюся. Это она брала у меня утром кровь. Женщина все делала очень аккуратно, и мне совсем не было больно. Время от времени трещала автоматная очередь, иногда слышались выстрелы из пневматических винтовок.
– Что это значит? – спросил я.
Она посмотрела на меня. Стенки палатки вибрировали от рева приземлявшегося, а может, взлетавшего, вертолета.
– Что именно?
– Всё… – ответил я, взмахнув рукой. – Вертолеты, самолеты,
– Мы американские военные. Наша задача – помогать, – ответила женщина с едва заметной улыбкой.
Я тоже улыбнулся – и она улыбнулась, но незаданный вопрос висел между нами. Где, черт побери, они были раньше?
– Почему…так долго?
– Карантин. – Она отвечала точно по инструкции. – Мы ждали разрешения.
Медсестра говорила так же уверенно и спокойно, как справлялась со своими прямыми обязанностями. Отвечая, она успела засунуть мне в ноздри ватные тампоны и заклеить их пластырем.
Тогда я впервые услышал это слово. В ее устах, в таком контексте, оно утратило привычное, с детства знакомое мне значение.
– Карантин?
– Запретная зона для локализации заражения.
– То есть, вы спокойно наблюдали и выжидали все это время…
Она промолчала, но я и не ждал ответа: все и так было ясно. Какие еще пояснения могли потребоваться? Я же много раз за эти три недели видел и слышал самолеты в небе. Это они и были: ждали, наблюдали.
– Давай–ка сядем, – сказала медсестра и помогла мне приподняться, подсунув под спину надувные подушки, затем вложила в руку какой–то приборчик с кнопкой, подключенный к капельнице. – Нажимай на эту кнопку, если станет сильно больно.
Мимо палатки прошел за территорию лагеря большой отряд военных: человек шестьдесят, не меньше. Некоторые из них были одеты в объемные серебристые костюмы, похожие на скафандры.
Что–то ярко полыхнуло. Штуки на спинах у «космонавтов», которые я посчитал баллонами с кислородом, оказались огнеметами: потоки красно–синего огня будут лизать улицы, выжигая машины и тела. Уборщики. Они станут уничтожать мусор и разбитые машины. Где–то в глубине проскочила мысль, что из–за огня все может начаться сначала: под действием высокой температуры оживут споры возбудителя или, еще хуже, сработает затаившаяся ракета…
– Нет! – вырвалось у меня с содроганием.
– Все в порядке, – привычно–спокойным голосом произнесла медсестра, расплывшись в ободряющей улыбке, и стала делать записи в карте, прикрепленной к моим носилкам. Думаю, работы ей предстояло порядочно, ведь она заносила туда мою историю, хоть и в ее собственном истолковании. Время от времени женщина бросала короткий взгляд на телеэкраны, а затем кивала мне, будто желая сказать, чтобы и я смотрел туда. С экранов давали ответы на все вопросы: по крайней мере, на те, на которые я хотел знать ответы.
Вот показали Президента США в окружении генералов и журналистов. Проскочила мысль: а разве он не посещал с визитом Нью–Йорк, когда все случилось? Получается, ему удалось выбраться? Или это архивные кадры?
Я решился задать еще один вопрос:
– Кто все это сделал? Теперь–то вы должны
– Зависит от того, в какую версию ты готов поверить.
Со своего места я плохо видел бегущую строку и успевал читать только обрывки: «…страны ЕС, Китай и Россия объединили усилия…». Затем видео ряд сменился, и появилось знакомая аббревиатура НИМИИЗа.
– Пожалуйста, скажите, – попросил я, – как Австралия? Это моя родина, мой дом. Там все в порядке?
Медсестра проследила глазами, как оживленно пронеслась мимо палатки съемочная группа. На экран велась прямая трансляция вертолетной съемки Манхэттена. Потоки людей, тысячи человек выходили, выбегали из зданий, жилых домов и других мест укрытия, устремляясь к Центральному парку. Выжившие!
Я представил, как это могло быть: я стою один, неподвижно, среди массы людей… И где они все были раньше? Ведь я не видел даже намека на их присутствие в городе. Стою, окруженный людьми, которые смеются, кричат, рыдают и бегут мимо меня. Пожарные, полицейские, офисные работники, дети, бездомные с радостными лицами машут зависшему в воздухе вертолету. То, кем они стали за эти три недели, забыто, отправлено на задворки подсознания: теперь они снова нью–йоркцы.
– Пожалуйста, это же мой дом…
Кто–то стучал по стенке палатки: я обернулся на звук и увидел своих друзей. Пейдж махала рукой, Боб показывал два поднятых вверх больших пальца. Я улыбнулся им и снова посмотрел на медсестру. Ее взгляд был обращен на юг: она наблюдала за самолетом, чертившим линию над горизонтом Манхэттена. Я различил верхушку Рокфеллеровского небоскреба.
Женщина медленно повернулась ко мне. У меня был наготове еще миллион вопросов, но не мог подождать только один: о родине. Медсестра поймала мой взгляд, и я увидел грусть в ее глазах, но не увидел ответа. Может, она выбрала такой способ самозащиты: лучше молчать, чем врать. Может, хотела так защитить меня.
27
– Джесс!
С громким криком Фелисити ворвалась в палатку, следом за ней появилась Рейчел. Обе в голубых комбинезонах и медицинских масках.
– Ты как?
– Вроде ничего.
Рейчел обняла меня.
– Мы только что прошли карантин. Нас выскребли и вымыли до стерильного состояния. Всех очень строго проверяют, а потом будут вывозить из города, – рассказывала она.
– Куда?
– Не говорят. Вроде в северную часть штата.
– Центральный парк огородили по периметру, – вмешалась в разговор Фелисити. – Здесь устроили базу, откуда делают все вылазки в город, чтобы эвакуировать как можно больше выживших, а затем разобраться с зараженными.
– Что с группой из Челси Пирс?
– Все здесь. Живы и здоровы. Их вывезут самолетами на одну из таких же карантинных баз.
– Как у них настроение?
– Отличное, – сказала Фелисити и с улыбкой добавила: – А одна симпатичная жительница Калифорнии просила передать тебе «приветик» и сказать, что у них, «как будто», все в порядке.
Я засмеялся: уж больно точно Фелисити подметила любимые фразочки и интонации Пейдж.
– А вы?
– Мне разрешили вернуться в зоопарк.