Карантин
Шрифт:
– Стой! Нет!
Он напрыгнул на меня, повалив на землю. В прыжке он ударил меня коленями в грудь – моя попытка увернуться не удалась; схваченные за запястья руки оказались прижатыми к земле. Я резко поднял голову вверх и попал ему между глаз. Оглушенный, Калеб скатился с меня, схватившись за лицо.
Я перевернулся на четвереньки и пополз к пистолету, черная рукоятка которого торчала из снега. Но Калеб пришел в себя очень быстро. Мне оставалось совсем чуть–чуть, когда он снова бросился. Мы покатились по снегу. Руки Калеба оказались у меня на горле и с силой сдавили его. Он душил меня. Я судорожно хватал пальцами снег рядом с черневшим пистолетом. Слишком далеко.
Корчась и извиваясь, я выиграл пару сантиметров, переполз, вместе с оседлавшим и душившим меня Калебом чуть ближе к оружию. Глаза застилали слезы, дышать стало почти нечем. Но я елозил по снегу, боролся. Вдруг хватка ослабла.
Я лихорадочно шарил в снегу, пытаясь ощупью найти пистолет, но никак не мог достать до него. Перед глазами все поплыло.
Сделав глубокий вдох, постаравшись набрать в грудь как можно больше воздуха, я перевернулся и дернулся вперед, но Калеб снова оседлал меня и стал топить мое лицо в снегу.
Отдавая последние силы, я приподнялся на локтях, но, так и не сумев ничего выиграть, обмяк, расслабился.
Почувствовав, что жертва не сопротивляется, Калеб перевернул меня на спину. Тут же открыв глаза, я увидел, что он удивленно смотрит на меня.
Я выбросил вверх руки и, что было сил, ударил его ладонями по ушам. Он упал назад. Маленькая победа! Только вот другие Охотники были в каком–то десятке метров. Я тянулся к пистолету. И тут в тишину ворвался рокот двигателей: я увидел машину!
Это Боб за рулем грузовика выехал на заснеженное поле, а следом за ним появились остальные. Почти пятьдесят человек в каких–то ста метрах!
Охотники остановились, оценивая ситуацию.
– Джесс! Джесс! Мы здесь! – звала Рейчел. Они с Фелисити стояли на другом краю поля. Все были на местах, только я оказался на полпути: ни туда и ни сюда.
Калеб осторожно приближался. Я больше ни в чем не сомневался. Он вел себя как хищник на охоте, который готов на все, лишь бы убить жертву. Он шел медленно, не сводя с меня глаз. А следом за ним, в десятке шагов, приближались другие Охотники. Я стал искать глазами пистолет и вдруг оцепенел. Сверху донесся шум: громкий, оглушительный, он быстро нарастал, приближаясь. У меня отнялись от ужаса руки и ноги, моментально выступил ледяной пот по всему телу, подступила тошнота.
Один за другим раздались взрывы – настолько громкие, что я ничего не слышал, только чувствовал удары звуковой волны.
Охотники попятились назад. И лишь Калеб все так же смотрел на меня.
Я потерял из виду пистолет: снег мело неукротимым воздушным потоком. Я отступал от надвигавшегося на меня Калеба. Серый силуэт Манхэттена ощерился у него за спиной. Взрывы прекратились, сменившись размеренным оглушительным гулом. Перепугавшиеся было Охотники вновь двинулись вперед, не желая упускать добычу. Их искаженные жаждой крови лица казались мне такими знакомыми, такими привычными….
– Калеб, не надо! – заорал я, пытаясь перекричать шум, но он не отреагировал.
Гул стал невыносимым, ветер сбивал с ног. Я непроизвольно зажал уши руками. Даже Калеб задрал голову кверху, чтобы увидеть источник шума.
С запада на фоне низкого темного неба к нам двигалась воздушная армада. Пока я осознал, что происходит, десятки самолетов, вертолетов, каких–то машин, похожих и на те, и на другие сразу, оказались почти у нас над головами. Они заслонили небо, слетелись со всех сторон. Винты серых военных аппаратов рвали воздух, вздымая вихрями снег; вертолеты зависли чуть под наклоном, а затем один за другим, стали опускаться на поле.
Кем бы ни были сидевшие в них люди – врагами или друзьями, они не особо церемонились с зараженными. Пулеметные очереди, оставляя красноватые траектории, срезали всех подряд. Оставалось только ждать, что последует.
– Нет! – заорал я, отталкивая набросившегося Калеба.
Мы с ним болтали, шутили, вместе мечтали и планировали, а теперь его лицо стало таким…
– Стой!
Я ударил его кулаком в висок, но он даже не заметил.
Калеб был сильнее, выше, чем я, и руки у него гораздо длиннее. Уже через мгновение они сомкнулись у меня на горле. Наверное, он убивал так не впервые, раз столько времени выживал на улицах.
Мне показалось, что выглянуло солнце. А может, это от удушья поплыли перед глазами цветные круги. Развязка – жестокая, грандиозная развязка – близилась: один из нас должен умереть. И не важно, кто это будет. Так или иначе, потери не избежать: я лишусь либо жизни, либо части себя. Только почему я должен погибнуть от руки друга, ведь это нечестно? В горле появился вкус крови. Сил бороться больше не было. Я отпустил руки.
Калеб не ослаблял хватки – наоборот. Я повернул голову к людям, наблюдавшим за нами от линии деревьев. Охотники. Некоторые с засохшей кровью на лицах, но большинство – слабые, безвольные зараженные. И те, и другие внимательно смотрят на нас. Человек сто, не меньше. Знакомые лица. Худой, измученный мальчик. Вот он отвел от меня взгляд и повернулся к своим.
Я больше не сопротивлялся. Этот Охотник мне помогает: помогает мне попасть домой. Раздавленное горло наполнилось кровью. Последний вкус, который мне суждено почувствовать. Последний вдох. Домой…
Я лечу над землей. Сколько раз мне хотелось вот так парить над городом. Я лежу на спине, а небоскребы проносятся у меня над головой. Мне легко. Движение не требует усилий. Легко и холодно.
Ко мне прикасаются руки. Такая картинка была у Калеба в книжке, на репродукции росписи Сикстинской Капеллы. Мы ходили туда с бабушкой, когда мне было десять. Время идет. Меня несут. Холодно. Я не один. Дом все дальше. Я не знаю, куда меня несут. Падаю.
Я лежу на земле. Надо мной склонились озабоченные лица. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что знаю, где я: среди друзей, среди людей, среди Охотников. Все смешалось, реальности замещают друг друга, предлагая каждая свой дом, приглашая войти.
Я не слышал выстрелов. Я только почувствовал, как хватка на горле ослабла, как руки отпустили меня. Калеб все еще был сверху. Я хорошо видел его лицо на фоне мрачного неба. Он смотрел на меня и – мне этого никогда не забыть – узнавал! Он понял, кто я такой, и улыбнулся! А потом его не стало.