Караван дурмана
Шрифт:
Стоило скатиться в овраг, как проснулся азарт, тот самый, который гонит тебя вперед, когда тебе туда вовсе не хочется. На одной ненависти далеко не уедешь – ярко вспыхивая, она перегорает быстро, один пепел остается, а что пепел? – всего лишь прах, который будет развеен ветром.
Чувство долга без азарта тоже не лучший стимулятор. Воевать из чувства долга – все равно что трахать нелюбимую женщину. Иногда это получается легко, шутя, а иногда вообще ничего не получается.
Азарт – совсем другое дело. Он состоит из веселой злости и желания что-то доказать самому себе. Не начальству, не родине, не тем, кто вокруг тебя, выше или ниже. Бурление в крови – вот что это такое. Стремление преодолеть то, что кажется непреодолимым. Если чувство долга и ненависть замешаны на таком вот азарте, то тебя ничто не остановит. Кроме смерти, пожалуй. Но это еще бабушка надвое сказала, потому что никто не знает, что будет там.
Ну и ладно. Покажи, на что ты способен здесь, сейчас.
Твои движения постепенно набирают автоматизм, ты видишь дальше, слышишь лучше, твои ноздри вбирают и сортируют десятки запахов, которых ты еще недавно не ощущал. Интуиция подсказывает тебе, где совершить перебежку, а где ползти на брюхе, раздвигая лицом сухие стебли травы. Ведь так бывало уже не раз, ты помнишь? Не важно, в какой стране, не важно, когда. Было. Этого не забыть.
Некоторые рейды продолжались сутками. Дни сменялись ночами, явь мешалась со снами, за твоей спиной горела земля, и не было приказа выжить во что бы то ни стало. Имелся другой, негласный. Умри, если тебе грозит плен. Твоя великая родина не может быть причастной к убийству президента маленькой, но гордой страны, названия которой пока нет на картах. Тебя тоже официально не существует. Ты призрак, дух, тень отца Гамлета, поэтому ты не имеешь права очутиться в руках врага.
Вас было семеро… потом пятеро… трое. Днем вы отсиживались в укрытиях, ночью возобновляли движение. Напоровшись на засаду, не ввязываясь в бой, уходили. Кого-то приходилось просто бросать, а кого-то… Об этом не расскажешь. У тебя в руках автомат, ты в последний раз глядишь в глаза боевому товарищу, а он даже не может протянуть тебе шнурок со своим личным номером, документы, личные вещи, письма. Его нет, он никто, он «пропал без вести» еще до того, как началась операция. И теперь все, что он может, это подбадривать тебя матом.
«Режь, сука, режь, неженка! На, гляди, я закрыл глаза, чтобы тебе было легче. Не тяни резину, сволочь…»
Прости-прощай, браток…
И снова вперед. Ползком, шагом, перебежками. Не клянись оставшимся, что однажды за ними вернутся. Не трать драгоценное время на похороны лучших друзей, иначе следующая очередь – твоя. Как ты поступишь тогда? Станешь вытаскивать зубами засевшие в тебе осколки? Обработаешь открытую рану жженым порохом? Застрелишься, подорвешь себя гранатой? Или будешь орать, зажмурясь: «Стреляй, браток, стреляй… Гляди, я закрыл глаза, чтобы тебе было легче…»
Сообразив, что он действительно сомкнул веки, Громов открыл глаза. Он находился не в африканских джунглях, а сидел на дне балки, огибающей маленький степной поселок. Над откосом виднелся фрагмент крыши первого из домов. Дорога, на которой поджидали Громова бандиты, пролегала мимо. Скорее всего засаду устроили либо в этом доме, либо в том, что напротив. Второй вариант хуже. Придется придумывать какую-нибудь хитрость, чтобы заставить неприятеля обнаружить свое присутствие. Можно, например… Мысль оборвалась.
Ощутив спиной чей-то пристальный взгляд, Громов опрокинулся на бок, выхватив пистолет еще до того, как коснулся плечом земли. Ствол был направлен прямо в лобастую башку громадного кобеля волчьей окраски. Вокруг него сгрудились собаки помельче, пошелудивей. Грязная шерсть на их загривках торчала дыбом, желтые клыки были влажными от набежавшей слюны.
Свора хотела есть. Его, Громова.
Сунув «универсал» за пояс, он сел. Вставать нельзя – могут заметить сверху. Стрелять тоже нельзя – услышат.
– Ну что же ты, волчара? Иди сюда.
Громов посмотрел в самые лютые из всех устремленных на него глаз. Серый кобель явно верховодил в стае. И человечину успел попробовать, судя по повадкам. Не лаял, не рычал, а бочком-бочком двинулся в обход Громова, прикидывая, с какой стороны будет удобнее в него вцепиться. Блеф. Отвлекающая уловка прирожденного хищника, в котором проснулись древние инстинкты предков. На самом деле вожак тянул время, давая возможность своре окружить одинокую жертву.
– Белого Клыка из себя корчишь, м-м? – поинтересовался Громов, приподнимаясь на одном колене.
– Воф! – коротко огрызнулся вожак.
Остальные поддержали его утробным ворчанием. Псов было не больше десятка, но зрачки их сверкали совершенно волчьими огоньками.
Метнувшись вперед, Громов ухватил серого кобеля за загривок, вздернул его, растопырившего лапы, над землей. Это было проделано так стремительно, что пес даже не успел открыть пасть, а в следующее мгновение его челюсти оказались стиснуты человеческой рукой. Качнув взвизгнувшего пса из стороны в сторону, Громов шмякнул его оземь, и так три раза подряд, пока шейные позвонки не хрустнули под тяжестью обмякшего собачьего тела.
– Ау! – дружно вырвалось из глоток четвероногих врагов человека. – Вау!
– Вот вам и «вау»…
Перехватив в прыжке рыжую шавку, попытавшуюся достать зубами его ногу, Громов и с нею проделал нечто подобное, но особо напрягаться не пришлось. Уже после первого удара жертва обмякла, превратившись в мешок с костями. Плоф – и сразу дух вон. Как будто влажной тряпкой по камню шлепнули.
Когда рыжий трупик полетел в оскаленные морды остальных собак, они приникли к земле, прижав уши, да так и не решили больше распрямиться. Стоило Громову угрожающе податься вперед, как вся свора попятилась и ринулась наутек, мелькая задами с поджатыми хвостами. Минуту спустя из камышовых зарослей раздалось разноголосое тявканье, такое жалкое, что даже слушать противно.