Караван специального назначения
Шрифт:
«Наши знания, — повторил про себя Чучин. — А значит — и мои тоже».
Он посмотрел на небо. Внезапно ему представилось, как в этой ослепительной синеве кружит, покачивая крыльями, огромная птица — аэроплан.
Под натянутыми тентами на разноцветных коврах стояли подносы со сладостями, фруктами и лепешками. В стороне дымились медные котлы с пловом, кипели многоведерные самовары.
Чучин, сидевший рядом с Камалом, чувствовал себя неловко. Аванес Баратов переводил беседу Гоппе с министром, а Аркадий Баратов остался на берегу
Перспектива была не из приятных — человек тебе улыбается, а ты не имеешь возможности даже словом с ним перемолвиться.
Но опасения Чучина оказались преждевременными. Камал, внимательно рассматривавший нагрудный знак Чучина — свидетельство об окончании школы высшего пилотажа в Упевене, — вдруг просиял и спросил по-английски:
— Вы учились в Англии?
— Да, — кивнул Иван.
— Давно? — поинтересовался Камал, обнажив в улыбке крепкие белые зубы.
— В 1917 году, — улыбнулся в ответ Чучин. — Я провел там почти полгода.
— Понятно, — ответил Камал. — Я в это же время тоже жил в Англии. Изучал литературу и журналистику, — продолжал задумчиво. — Потом вернулся в Афганистан и сотрудничал в газете «Светоч знаний» у Махмуд-бека Тарзи. Вы, конечно, слышали о Тарзи? — поднял он глаза на Ивана.
Камал произнес это имя с таким почтением, что у Чучина просто не хватило духу признаться, что о Тарзи он слышит впервые.
Камал сдвинул густые брови. Лицо его стало серьезным.
— Тарзи — замечательный человек, — убежденно произнес журналист. — Много языков знает, стихи прекрасно пишет, переводит на дари с французского. Бывшему эмиру Хабибулле-хану не нравилось, что Тарзи в «Светоче знаний» слишком энергично нападает на англичан, а Аманулла-хан, как только пришел к власти, изменил свою политику и назначил Тарзи министром иностранных дел.
— Теперь вы избавились от англичан, — начал было Иван, но Камал повел плечами:
— От англичан мы избавились, однако от их наследства нам еще долго не уйти. Ведь англичане ответственны за все, что творилось при прежних эмирах. Скоро тронемся в путь, и по дороге в Мазари-Шариф я расскажу вам о нашей стране. А пока давайте забудем о политике, — мягко улыбнулся он. — Вокруг нас предметы более осязаемые… — И Камал широким гостеприимным жестом указал на яства, расставленные на ковре.
КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА
19 февраля 1919 года в Лагмане, неподалеку от зимней резиденции афганского эмира, суетилось множество нарядно одетых людей. Конское ржание, лай гончих собак, человеческие голоса слились в невообразимый шум. Вернувшись с охоты, всадники спешивались с усталых лошадей, отдавая поводья прислуге.
Два молодых охотника, стоявшие в тени большого платана, насмешливо рассматривали пеструю толпу и над чем-то негромко смеялись.
— Как думаешь, Ибрагим, — спросил один из них своего спутника, — наш карлик не затерялся в лесу? Что-то его здесь не вижу, как ни напрягаю глаза!
— Тише, тише, — испуганно прошептал Ибрагим, — если карлик услышит твои слова, у него хватит силы
— Не волнуйся, не услышит. Им теперь не до нас. Охота была слишком успешной.
— В Лагмане даже деревья имеют уши, — Ибрагим многозначительно поднял руку.
Неожиданно шум стих, и все повернули головы направо — там появился одетый в английский костюм всадник на коне замечательной красоты. Это был тот самый «карлик», о котором только что говорили молодые охотники, — эмир Афганистана Хабибулла-хан. Он ловко спрыгнул с коня, и окружающие склонили головы перед его низкорослой, но мощной фигурой, внушавшей страх и почтение.
— Великий эмир опять показал нам, что такое настоящая охота, — осторожно поднимая голову, молвил угодливый придворный.
Эмир наградил его улыбкой, сделал знак высокому офицеру в круглой шапке с серебряным гербом следовать за ним и скрылся в своей палатке.
— Какие новости, Абдуррахман? Что пишет из Кабула наш сын Аманулла? — спросил эмир, устраиваясь поудобнее на уложенных одна на другую подушках.
— От Амануллы-хана никаких новостей, ваше величество, а вот Махмуд-бек Тарзи просит вашей аудиенции, — ответил офицер.
— Что у него? — недовольно скривился эмир.
Офицер пожал плечами.
— Подождет Махмуд-бек Тарзи, — заявил эмир надменно. — Вечно у него какие-то дела не ко времени. Успеем побеседовать с ним, когда вернемся в Кабул. Скажи мне лучше, Абдуррахман, что говорят о новой наложнице моего брата, Насруллы-хана, той, что ему подарил Сейид Алим-хан? Правда, что так уж она хороша собой?
— Говорят, необычайно. Но приближенные Насруллы-хана утверждают, будто все это пустые слухи и никакой наложницы Сейид Алим-хан ему не дарил.
Эмир усмехнулся, провел рукой по лицу, погладил густую бороду и сказал недовольно:
— Пить!
Офицер высунулся из палатки, что-то крикнул охраннику. Вскоре появился важный чиновник, за которым следовал слуга с серебряным самоваром в руках. Чиновник налил воду в пиалу и подал эмиру. Хабибулла-хан подозрительно посмотрел на пиалу, выпил воду и жестом велел унести самовар.
— Никому нельзя доверять, — сказал он офицеру. — Того и гляди отравят.
— Мне кажется, — робко заметил офицер, — ваше величество опасается напрасно.
— На все, конечно, воля аллаха, но разве ты забыл, что в прошлом веке только один афганский эмир умер своей смертью, — сказал Хабибулла-хан, слегка заикаясь. Он всегда начинал заикаться, когда волновался. Это было следствием страшного испуга, испытанного в детстве, когда малолетний наследник короны едва не погиб от коварно подсыпанного в его пищу яда.
— Ваше величество, — попытался успокоить его офицер. — Народ вас любит..
— Никогда не лги мне, Абдуррахман, — сказал эмир, сурово взглянув на офицера. — Меня не любят, а боятся. Это значительно лучше. — Он вдруг рассмеялся: — Знаешь, у тебя маленькие уши. В Турции это издавна считается верным признаком хорошего рода, а турки знают толк в приметах. Так ты говоришь — народ всем доволен? И последним повышением налогов тоже?