«Карьера» Русанова. Суть дела
Шрифт:
— Какой там демарш, — устало сказал Геннадий. — Просто проводили хорошего человека. Я как-то, знаете, не привык советоваться, провожать мне своих друзей или не провожать.
Гарбузов, старший преподаватель кафедры литературы, криво усмехнулся:
— Несколько сомнительная дружба, Русанов. Мы знаем, что вы и ваши товарищи часто бывали у Плахова дома, и он читал вам… вот только не знаю что. Возможно, именно то, что не смог бы прочитать в стенах университета? Он возил вас на выставки, за свой, разумеется, счет, но он же возил вас и на бега. Не слишком интеллектуальное занятие, кажется?.. Авторитет, Русанов, — и вы это должны помнить —
— И я убежден, — сказал Геннадий, — Между прочим, вам бы тоже не мешало изредка ходить на выставки и читать книги, потому что неудобно как-то получается: ведете основной, можно сказать, предмет, а говорите иногда такое, что слушать стыдно… Вам ничего не стоит перепутать Синклера Льюиса с Эптоном Синклером или заявить, что не читали Кустодиева, хотя каждый десятиклассник знает, что Кустодиев — это художник. Третьего дня вы на лекции заметили, что Герберт Уэллс в своей приключенческой повести «Машина времени» наивно пытался решить вопросы пространства и времени. Во-первых, он и не думал решать эти вопросы, а во-вторых, назвать приключенческой повестью сложный философский роман — это, знаете ли, уметь надо… Кроме того…
— Русанов! — удивленно сказал декан. — Вы соображаете, что говорите? Я попрошу вас замолчать!
— Нет, подождите! Не я начал этот разговор, но, рано или поздно, он все равно бы состоялся! — Геннадия охватила веселая злость. От ленивого равнодушия не осталось и следа.
Словно расплачиваясь за многие дни безразличия, он продолжал: — Вы говорите о принципиальности? Поговорим… Неделю назад, когда студент Сорокин выступил на профкоме с критикой, что вы ему сказали? Вы сказали: как неосторожно, Сорокин, ведь еще не известно, дадут вам общежитие или нет, а теперь, скорее всего, не дадут… Очень удобная принципиальность! В прошлом году вы подсаживали Плахова в автобус, а сегодня говорите о нем гадости! Да, он действительно возил нас на скачки, однако он рассказывал нам не только о тотализаторе, но и читал «Холстомера»!.. Вы говорите о дешевом авторитете, а сами не смогли приобрести даже такого, плохонького…
«Сейчас будет концерт!» — подумал он все с той же веселой злостью, но Гарбузов спокойно сказал:
— Все это очень глупо и по-мальчишески зло… А по сути… — Он обернулся к декану: — Вы же понимаете, что меня не могут оскорбить эти слова, продиктованные… я даже не знаю чем… И все-таки в дальнейшем я не смогу преподавать Русанову, если он не извинится и не признает, что поведение его не совместимо со званием советского студента.
— Я удивлен вашим поведением, Русанов, — сказал секретарь бюро.
— Но разве я в чем-нибудь не прав?
— С каких это пор вы решили, что можете давать оценку преподавателям? — Декан повысил голос. — Может быть, мы проведем опрос, устроим голосование? Ваше субъективное мнение… Впрочем, я не вижу необходимости разговаривать с вами дальше, Русанов.
— Мне можно идти? — спокойно спросил Геннадий.
— Вам больше нечего сказать?
— Больше нечего.
— Что ж, идите.
…А на улице была суббота, крутились огненные елки, падал новогодний снег из аккуратно изготовленных снежинок величиной с бабочку: возле телеграфа жевал свою бороду дед-мороз, похожий на подвыпившего дворника, а напротив, у дверей дамской парикмахерской, хлопала глазами Снегурочка.
Геннадий поднялся к площади
Сейчас он пойдет домой и все расскажет Званцеву, — по привычке решил Геннадий и вдруг остановился. А зачем? Что он ему расскажет? В деталях разговор в деканате? Или расскажет о том, как Плахов стоял под дождем на перроне и не хотел открывать зонт? Что ему Плахов? Плахов еще не сумел сообразить, что наука революционна, а революция — это поворот на сто восемьдесят градусов…
«А, да черт с ним! — неожиданно подумалось ему. — Перемелется как-нибудь…» Он пошел в ресторан «Якорь», забился в угол и заказал вина. Выпивал он теперь довольно часто, но вино не делало его развязным или веселым, он держался как обычно, я лишь внутренне чувствовал себя уверенней и много проще. Это состояние ему нравилось. Стороной иногда проходили мысли, что вот так люди начинают пить всерьез, становятся алкоголиками, но он старался не слышать их, говорил себе, что в любую минуту может отставить стакан. Его ведь не тянет. А то, что по утрам у него иногда болела голова, дрожали руки и он стал раздражительным, чего никогда раньше не было, он объяснял тем, что переутомился. Пора всерьез отдохнуть…
Официант принес вино и закуску. Геннадий выпил, ткнул вилкой в салат, огляделся вокруг, и ему стало противно в этом прокуренном зале. Положил на стол деньги и вышел. Домой? Можно домой… А весь этот сегодняшний скандал не стоит выеденного яйца. Извиняться он не будет. Выгонят? Возможно. Зато получил удовольствие. Сказал этому плюгавому тупице, кто он есть на самом деле… Как это Павел говорил? «Дураков бы, Гена, перевешать…» Может быть, все, что ни делается, все к лучшему? Выгонят его, и станет он шофером, уедет куда-нибудь в Сибирь, к чертям на кулички, будет работать руками, а не тары-бары на иностранных языках разводить…
Все это верно. Я не пропаду, я жилистый… Но значит — любое столкновение с гарбузовыми может кончиться только так — либо извинись, либо коленом под зад?.. Что делать?
Викентий Алексеевич сидел в кабинете. Камин топился, кресла придвинуты ближе к огню. «Суббота, — вспомнил Геннадий. — На столе две чашки. Одна для меня. Ждет… Спасибо, старик, только не хочется мне сегодня пить кофе. И сидеть возле камина не хочется. Настроение не то».
— Что нового? — спросил Викентий Алексеевич.
— На днях у нас выгнали профессора Плахова.
— Да-да… Неприятно, должно быть. Плахова, говоришь? Не знаю такого.
«Он даже не спрашивает, за что? — усмехнулся Геннадий. — Занятно…»
— А вы что делаете со своими противниками?
— Прости, Гена, не понял.
— Вы их всех переубедили?
— О, нет! Далеко не всех, к сожалению.
— А как с теми, кого не убедили? Их выгоняют?
— Видишь ли, Гена, это несколько чрезвычайные меры, но, с другой стороны, — как поступить, если им уже нельзя доверять науку и воспитание студентов?