Карьеристки
Шрифт:
Президент «Мьюзика Голланд» и новый финансовый директор смотрел на Обермана с высоты опыта пятидесятитрехлетней жизни, шевеля рыжими усами так сердито, как только мог.
— Это безумие — ставить работника отдела «Артисты и репертуар» на такую ответственную работу, Джошуа. Назови мне хоть один подобный пример.
— Роджер Эймс в «Полиграме».
— Не считая Роджера Эймса.
— Клайв Дэвис в «Аристе».
— Ну, эти двое просто яркие индивидуальности, — сказал Ганс Бауэр.
— Дэвид Джеффин, — не унимался Оберман. — Рик Рубин. Рассел Симмонс. Чарльз Копплман…
— Да не можешь же ты женщину поставить над всей Америкой! — взвился Морис Лебек.
Старик посмотрел на коллег.
— Ну что ж, у вас в запасе еще три часа, чтобы переубедить меня, джентльмены, — сказал он.
В Манхэттене начинался вечер, и летний воздух веял душистой прохладой, шевелил ветками деревьев в Центральном парке. Если можно сказать о городе, что он расслаблялся, то в этот майский вечер Нью-Йорк делал именно то самое. Топаз наблюдала, как малыши поглощали мороженое, а лошади катали по парку туристов в колясках.
Она чувствовала себя странно, сидя на балконе своей квартиры и маленькими глотками отпивая «Кристалл». Темно-зеленое платье от Анны Кляйн открывало красивые ноги, она причесалась в стиле ренессанс, то есть половину волос собрала наверху в шикарный узел, а половина свисала длинными рыжими локонами вдоль шеи. На левой руке сверкал широкий золотой браслет, туфли от Шанель завершали картину.
Она чувствовала себя богатой и потрясающе красивой.
Она чувствовала себя жалкой и несчастной.
Она ненавидела Джо Голдштейна, он подрезал ей крылья.
Она хотела его.
«Но я всегда хотела, с первого взгляда, — напомнила себе Топаз. — Но сейчас, сейчас мне следовало бы ненавидеть его. Он стоил мне места в правлении, сволочь… Марисса права. «Америкэн мэгэзинз», как и все в этом городе, не прощает проигравшему».
Ровена Гордон, конечно, прямо весь мир положила к своим аристократическим ногам.
И Топаз снова почувствовала ненависть, растекающуюся под кожей. Эта сука все делала и делает правильно. Для начала родилась у нужных родителей. Ходила в престижную школу. При первой же возможности предала лучшую подругу, любившую ее, как сестру.
«Ничего, по крайней мере теперь она не может написать в своей яркой биографии «президент «Юнион», подумала Топаз удовлетворенно.
На другой стороне парка на солнце сверкало здание «Мьюзика тауэрс».
Топаз опять нахмурилась, вернулась в комнату, включила телевизор с большим экраном, а там «Атомик масс». И как она сумела продать все билеты в «Колизеум»? Она-то думала, в понедельник стадион хотя бы на четверть будет пустой. Ну ладно, подожди отзывов на концерт, Ровена.
«Слабое успокоение, — передернула плечами Топаз, продолжая маленькими глотками пить шампанское и пытаясь изгнать мысли о триумфе врага. — Ну нет, я не дам ей одержать последнюю победу. Не позволю испортить мою жизнь».
Она встала, подошла к холодильнику, проверив по дороге в зеркале, как выглядит. Потрясающе.
— Лучше, чем заслуживает Джо Голдштейн, — сказала она с улыбкой.
Что ж, она сделает все, как положено. Две роскошные бутылки — поздравить его: марочное шампанское и «Шато Лафит» 1953 года. Может, снять браслет и надеть бриллиантовое ожерелье? В конце концов она руководит двумя самыми прибыльными журналами в Соединенных Штатах!
Когда шофер позвонил в квартиру, Топаз уже была готова.
Она послала своему потрясающему отражению воздушный поцелуй, взяла в каждую руку по бутылке, ура! Лучшая девушка западного мира! Джо будет сбит с ног.
Ох, пока ты здесь, Росси, посмотри прямо в глаза свершившемуся факту. Ты безумно влюблена в своего босса. Снова.
Занавес раздвинулся, и сотни лучей взмыли в небо, пересекаясь, переплетаясь, соединяясь в живописную паутину. Восторженные крики девиц понеслись в калифорнийское небо. Они вопили, не умолкая.
Ровена Гордон, двадцать семь лет, босс фирмы, деловая женщина, богиня своего отдела в «Мьюзика рекордс», поднесла сжатые кулаки ко рту, чтобы сдержать собственный вопль.
Это была всеобщая, массовая истерия.
И тут группа вышла на сцену.
— Я говорю тебе, мужчины не будут работать с ней, — брызгал слюной Морис, лиловый от злости. Он с трудом сдерживался. Невероятно, никогда раньше в крупной фирме не было женщин в членах правления. Никогда, за всю историю музыкального бизнеса. Это смешно, старый идиот делает из них дураков.
— Ей даже тридцати нет, — стонал Ганс, как бы прочитав его мысли.
— У нее нет опыта, — сказал Якоб Bан Риис, — хватаясь за соломинку.
Джош Оберман смотрел на них, ноющих, брюзжащих, придирающихся. Он вспомнил, как пять лет назад Ровена бурей ворвалась в его кабинет, швырнула кучу компакт-дисков на стол, такая страстная и яростная, а эти? Нюни распустили — тьфу, евро-мусор! Бухгалтеры!
— Ну что ж, если мужчины не смогут работать с ней, мы просто вынуждены будем их заменить. Правильно? — убийственно-спокойно сказал Джош.
Морис и Ганс нервно проглотили слюну.
— Но вы-то по крайней мере сможете с ней сработаться, так ведь? — громко спросил он.
— О да, — поспешно согласились все.
— Ну что ты в ней такого нашел? А, Джошуа? — спросил Якоб, непонимающе качая головой.
Джош посмотрел на трех президентов с глубоким презрением.
— Она мне как сын, которого у меня никогда не было, — объявил он.
Джо Хантер стоял посреди сцены. Зак с гитарой немного сзади, в темноте, Алекс — по левую руку, у мониторов, его бас-гитара раскачивалась вместе с ним, как бы приветствуя ополоумевшую толпу поклонников в этой части стадиона. Джо чувствовал, как огонь славы растекается по жилам, и это ощущение гораздо приятнее даже, чем сила, чем богатство, чем секс.