Карл, герцог
Шрифт:
– Кто это? – доискивался Муса.
– Новопреставленные подданные Изабеллы Португальской, супруги Филиппа Доброго, Великого герцога Запада, – церемонно ответил Жануарий. – Женщину звали синьора Гибор. Мужчину – синьор Гвискар.
Бросив в лицо Мусе пригоршню титулатурного конфетти, Жануарий затворил дверь, приглашая продолжить экскурсию.
«По такой жаре через полчаса начнут пахнуть», – не сказал Жануарий.
3
– У меня дело. Надо чтоб ты помог, – не скоро родил Муса.
Они вошли в святая святых госпиталя. Кожистые книги, заложенные фазаньими перьями. Завиральный глобус. Поношенный астрологический реквизит. Скелет, набор ланцетов в распахнутом приемистой пастью беззубого чудовища футляре.
– Чем могу.
Муса вернулся к двери, которую Жануарий, приветливый к сквознякам, нарочно оставил открытой, и с силой захлопнул её.
– Не хочу, чтобы подслушивали, – пояснил он.
– Вот еще. Нашел казарму! Здесь только ты и я. Пока ты не пришел, я был один.
Муса отступил в нерешительности.
– Один? – встрепенулся он, словно схвативши афериста за рукав. – Один? А эти двое там, на кровати? Они что – не люди?
– Ангелы уже прибрали их, – Жануарий догадался, что Муса не понимает точного смысла слова «новопреставленный».
Муса гадливо поморщился. Ох и свиньи всё-таки эти неверные.
– Ты грамотный человек, – сказал Муса. – Хоть я и могу изрубить тебя словно дичину.
Жануарий понимающе кивнул.
– Ты христианин. Ты можешь справить нужду на мои святыни, – нагнетал Муса.
Пальцы Жануарий смиренно перебирали четки.
– Но я не варвар, у меня широкие взгляды. Мне не нравится тебя запугивать. Я пришел взять тебя на службу.
– Не оправдаю доверия, – предположил Жануарий.
– Да, ты способен на подлость. Но ведь у тебя нету выбора. Хочешь оставаться в своем госпитале – давай, работай. А нет – тогда все.
– И что я должен делать?
– Зегресов знаешь?
– Естественно.
– Нужно, чтобы их не было.
– Помилуй, Муса, у них в роду одиннадцать ветвей. Мне что, убить сто семьдесят четыре человека?
– Всех не надо. Я скажу кого, когда ударим по рукам.
Жануарий смотрел сквозь Мусу, не мигая, и думал о чем-то очень надличном. Ему все еще казалось, что весь этот торг – не всерьез. Но нечто надличное уже нашептывало ему нечто обратное.
– Слушай, Муса, а почему бы тебе не обратиться к чернокнижнику-единоверцу?
– Соблазн велик. Но дядя сказал «нет».
Жануарий понимал, что апеллировать к дяде, все равно, что к Аллаху. Спорить бесполезно.
– Хорошо, сказал дядя, если Зегресов уморит человек, у нас в Гранаде посторонний.
– Чем именно это «хорошо»?
– Со стороны лучше видно. Ты знаешь яды. Ты не Абенсеррах, никто ничего не заподозрит. Потом, думаю, тебе будет приятно.
– Ошибаешься.
– Да мне все равно. Мое дело предложить.
– А если я скажу, что не стану этого делать?
– Тогда все. Ты вообще соображай головой! Ты думаешь, можно тут вот так жить, устраиваться тут, как дома? Мы же чужие люди. Нам надо платить за наше терпение.
Жануарий не отвечал.
– Я вижу, ты согласен, – поспешил обрадоваться Муса. Дохлый таракан в хлебе был принят сослепу за изюм.
– Муса, но какого черта я?
– Ты страшный человек.
– Ну, допустим. И что?
– Зегресам должно быть плохо, потому что именно так должно быть плохим людям. Это можешь только ты.
4
Дервиша видно издалека, ведь цвет его одежд – желтый.
– Прелюбодеи должны быть наказаны, – нервически покусывая нижнюю губу, кипятится Алиамед. Он бос, его пятки шлепают по крупу легколётной гнедой кобылицы.
– Ха! Тоже мне прелюбодеяние! Ты её за руку поймал? – это уже Махардин.
– Нет, не поймал, – признает помрачневший Алиамед, теряясь в облаке дорожной пыли. И снова появляется.
– Раз не поймал – значит всё, – беззлобный Махардин.
– Что всё? Пусть ебётся с кем хочет? – собачится брат прелюбодейки-сестры. – Достаточно того, что в голову пришла такая догадка! Если пришла, значит что-то в ней есть, – Алиамед направляет палец к небесам, к Аллаху.
– Ты о чём-то умалчиваешь, – качает головой Махардин.
Дервиш приближался не спеша. Спешить ему незачем. Конный отряд, во главе которого Алиамед из Зегресов и Махардин из Гомелов, приближался к нему куда быстрее, чем он к ним. Дойдя до жалкого подобия оазиса, дервиш сел у дороги, в тени потороченного ветром дерева. Встреча, к счастью, неизбежна – вон он, лиловый плащ Махардина, вон гнедая кобылица Алиамеда Зегреса, пока можно помечтать. Гвискар не любит суетиться.
– Да что тебе её девство? А не положить ли тебе, друг мой, на него? – кашлянул, а на самом деле усмехнулся, дородный Махардин. – Ты ж ей не жених?
Алиамед нарочно медлит с ответом. После паузы – даже вымученной – он прозвучит эффектнее.
– Не жених. Это правда. Но я ревную как брат! Если бы я знал наверняка – была она с этим низким псом или нет – тогда бы я знал, положить мне или нет. Свидетелей тоже нет, спросить не у кого, разве у самих прелюбодеев.
– Они тебе такого понарасскажут, – прыснул в усы Махардин и поправил свой широкий атласный кушак, изумрудно-зеленый.
Дервиш лег на землю. Её июльское убранство напоминало лысеющую макушку. Даже если лежать, две дюжины и ещё двое мусульманских рыцарей видны отлично. Минуту назад Гвискар достал из переметной сумы внушительную книгу и подложил её под голову. Он дервиш. Книгочей и пророк, рожденный сказку делать былью. Выкроив душевное движение среди всего этого маскарада, он вспомнил Гибор. Гвискар тосковал за ней, как умеют только дети.
– Пускай так, – миролюбиво басил Махардин (ему было жаль блудницу – она ему нравилась, хотя и факультативно). – Но если бы ты знал правду, ты бы всё равно сделал вид, что не знаешь! Вот, например, что ты заладил «низкий пес, низкий пес»? Ты даже не знаешь имени того, с кем она ебётся. А если знаешь, но мне не говоришь, значит ты уже на эту историю положил. А раз ты на неё уже положил, то незачем хорохориться, – Махардин упивался сочными низами своего голоса.