Карл, герцог
Шрифт:
– Так и не женились, граф? – спросил Карл на прощание.
32
– Здравствуйте, мэтр, – сказал Карл, озирая Ганевье с ног до головы, когда того, за неимением более пристойной комнаты свиданий в пероннской тюрьме, ввели в пыточную.
Тюряга пошла Ганевье впрок. С него как рукой сняло нездоровую одутловатость, которой он страдал во дни казнокрадческого угара. Густая борода скрыла безвольный подбородок, сделав Ганевье похожим на бывалого матроса с каперского космокрейсера.
– Приветствую Вас, монсеньор, – бодро отозвался Ганевье. Он сразу сообразил, что пытать его не будут – палач отсутствовал, инструменты были развешаны по стенам.
– Присаживайтесь, – предложил Карл, указывая в сторону писарского стола.
– Благодарю.
– Сундук так и не нашелся, – сказал Карл и выжидательно посмотрел на Ганевье.
Сборщик налогов не выказал особых эмоций, кроме умеренно отрицательных.
– Очень жаль. Я не знаю, чем ещё доказать, что я не лгал своему герцогу.
– Правды, впрочем, Вы своему герцогу тоже не говорили, – вскользь заметил Карл. – Я пришел, чтобы задать Вам один-единственный вопрос.
– Я весь к Вашим услугам, монсеньор.
– Вы сообщали кому-нибудь, кроме меня, о существовании потайного лаза? Может, тюремщикам? Или узнику из соседнего каменного мешка?
– Нет, монсеньор.
– Я так и думал. Ну что же, тогда прощайте. Завтра Вас ожидает эшафот.
Карл поднялся и демонстративно направился к дверям.
– Всего доброго, монсеньор.
В тоне Ганевье герцог не распознал и далекого отголоска испуга. Карл остановился, как вкопанный. Обернулся.
– Вы что, не поняли? Завтра Вас вздернут, повесят, умертвят, завтра Вас не станет. И всё из-за Вашей ослиной жадности. Скажите, кому Вы проболтались о потайном лазе в минуту душевной слабости, назовите сумму, которую Вы получили в уплату за свои откровения, признайтесь, наконец, где спрятали сундук – и Вы спасены!
– Не гарантия, – всхлипнул Ганевье.
33
– Представь себе, Карл, среди савойцев затесался муж одной особы, которой я имел удовольствие служить ещё до того, как ты переманил меня к себе, – на ходу рассказывал Луи. – Его зовут Франц, он заядлый собаковод, кстати, непьющий.
Карл и Луи направлялись в те самый покои, где было решено принимать Людовика, и из которых только что была впопыхах выселена всеми заброшенная савойская делегация. Следовало взглянуть, не осталось ли после прежних постояльцев чего-то, что увернулось от веников и тряпок прислуги – двусмысленных записей вдоль плинтусов, чайных пакетиков с длинными нитяными хвостами, запаха. Следовало прикинуть, как лучше расположить кресла и столы, чтобы сразу было видно, кто здесь самый большой мишка в лесу.
– Франц меня, конечно, узнал. Обнялись. Воспоминания, общие знакомые и всё такое, –
– Ты же говорил, он непьющий? – ехидно поинтересовался Карл, предвкушая юмореску «из застольного».
– Конечно, непьющий, – отмахнулся Луи. – Там и без этого было… замечательно.
В голосе Луи Карл зарегистрировал редкое напряженное дребезжание и это его насторожило. Обычно Луи неохотно напрягался, мало о чём заботился, словом, репрезентировал весь комплекс добродетелей, именующийся легким характером, за что, собственно, и был столь любим.
– Понимаешь, Франц содержит одну собаку, азиатского что ли хина…
– Терпеть не могу собак.
– Я тоже. Но эта тварь меня впечатлила и даже испугала.
– Так уже испугала! Здоровая?
– Нет, вот такая, – Луи шарообразно оградил пальцами участок пространства на уровне груди.
– Так это морская свинка у тебя, а не хин.
– Да какая разница, свинка или что вообще, – Луи остановился, закусил губу и огляделся на предмет непредвиденных сопровождающих. Вроде бы никого.
– Интересно, – продолжил он, с усилием набрав в лёгкие воздуха, – что собака Франца умеет распознавать, когда ты врешь, а когда говоришь правду. Только не нужно возражений сейчас про фокусы, иллюзионы, шарлатанство, совпадения, самовнушение. Я сегодня до рассвета её испытывал. В присутствии Франца, в отсутствии Франца, сытой и голодной, на дворе, в уборной, в подвале, с задернутыми шторами и с открытыми окнами. Потом, испытывал на слугах, в конце концов на себе. Вышло, что она умеет.
– И что же она говорит? – без иронии спросил Карл. Он тоже остановился.
– Слава Богу, ничего не говорит. Она воет. Когда кто-нибудь привирает, она так поскуливает – ау-ау-ау – и потявкивает. Когда кто-нибудь рядом врет в полный рост, она заходится, хоть святых выноси.
– И что?
– Да, собственно, ничего. Если хочешь, можешь взять её с собой на переговоры. Франц мне не откажет.
34
На искусственно устроенном возвышении были поставлены два кресла. В первом, том, что повыше, сидел, заложив ногу за ногу, Карл. Во втором, коротконогом – Людовик. Чуть ниже амфитеатром расположились именитые и влиятельные соратники с обеих сторон. Композиция, диспозиция и умильные выражения лиц сильно походили на свадебные, хотя, конечно, «горько» никто не скандировал.
Весь первый ряд состоял сплошь из персон рангом не ниже графа, причем знатному, хотя и одиозному графу Сен-Полю, досталось невыразительное место во втором ряду. Сам Сен-Поль, в острой форме переболевший проблематикой ранжира и этикета ещё в пубертатные годы, не был этим обстоятельством опечален, но вот отдельные снобы из арьербана не на шутку за него оскорбились. Поскольку на том стуле, где должно было бы скучать Сен-Полю, восседал разночинец Луи, одетый с герцогским бриллиантовым размахом.