Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Маленькая девочка с вьющимися каштановыми волосами и феноменальной памятью на самом деле уже давно познакомилась с литературой. Она знала наизусть некоторые сцены из Шекспира {18} (больше всего ей нравился монолог Ричарда III, потому что во время чтения ей разрешали держать в руках нож {19}), а немецкий язык учила, читая и слушая сказки братьев Гримм {20}, и в интеллектуальном смысле не намного отставала не только от старших сестер, которые были на 10 лет старше ее, но и от своего 43-летнего отца. Они с Марксом читали одни книги, а потом сидели в его кабинете и обсуждали прочитанное. Например, при обсуждении «Петера-Простака» Тусси призналась отцу, что у нее есть план — переодеться мальчиком, убежать из дома и поступить юнгой на военный корабль. Маркс согласился, что идея прекрасная, но предложил никому о ней не говорить, «пока план окончательно не созреет». Кроме того, Тусси написала письмо Линкольну, предложив ему консультацию по некоторым военным вопросам, поручив отцу отправить письмо (он должен был переправить его в Белый дом — а на самом деле всю жизнь хранил как величайшее сокровище) {21}.
Женни говорила, что Тусси помогала Марксу забыть про все заботы и неприятности одним только своим смехом {22}. Однако, несмотря на все эти приятные беседы, Маркс понимал, что скрыться от проблем невозможно. Он несколько лет старательно избегал этого — но теперь откладывать было больше нельзя, и он решил взять билет на пароход и отправиться в Голландию, чтобы просить о помощи своего дядю {23}.
Поскольку он не мог путешествовать под своим настоящим именем, он использовал паспорт на имя Карла Иоганна Бюринга, столяра-краснодеревщика. Уезжая, Маркс поручил Женни и девочек заботам Энгельса. Он не знал в точности, когда вернется, — сначала собирался в Голландию, а потом, по возможности, в Берлин, чтобы встретиться с Лассалем и обсудить перспективы возрождения газеты. За это время Женни надо было еженедельно платить бакалейщику, булочнику и мяснику {24}. (Маркс также просил Энгельса прислать им вина. Он сказал, что Женни оценила его по достоинству, и даже дети «унаследовали любовь отца к бутылке».) {25} Он обещал написать Энгельсу из Голландии и добавил нехарактерное для него признание: «Ты и без моих слов знаешь, как я благодарен тебе за все невероятные проявления дружбы, которые ты выказывал мне всю жизнь» {26}.
Лиону Филлипсу было 67, и он был очень упрям. Удачливый коммерсант, построивший семейный бизнес вместе с сыновьями {27} (через 30 лет он будет называться «Филипс Электроникс»), он был совершенно не расположен к благотворительности. Более того, отношения с племянником Карлом серьезно осложнялись разными политическими взглядами. Однако, приехав в Голландию, Маркс начал буквально излучать обаяние. Из коммуниста, которым считал его дядя, он перевоплотился в богемного, но вполне буржуазного писателя. Лассаля он попросил подыграть ему, прислав письмо с похвалами в адрес памфлета о Фогте и вопросами по организации газеты. Марксу нужно было «конфиденциальное» письмо, которое он мог бы небрежно и без всяких опасений показать дяде {28}. Также, с гораздо большим удовольствием, он заручился поддержкой своей кузины Антуанетты, обещавшей помочь смягчить ее отца. 24-летняя Антуанетта, которую в семье называли Нанетт, мгновенно влюбилась в Маркса, и он напропалую ухаживал за ней во время своего визита {29}. Он описывал ее как «остроумную, обаятельную и с опасными темными глазами» {30}.
Действительно, опасность была нешуточная: Нанетт полностью посвятила свое внимание Марксу, и он после изматывающего года, наполненного тяжбами с Фогтом и болезнью Женни, вряд ли мог сопротивляться. В Зальтбоммеле он оставался две недели, только после этого отправившись в Берлин, и за все это время послал Женни только одно письмо, а Энгельсу не писал вовсе. Иногда Женни попросту не знала, где он в данный момент находится и в безопасности ли он. Документы у него были фальшивые, отношения с прусским правительством — неопределенные. Ее тревога за Маркса достигла апогея — и тут заболела Ленхен: она бредила, кричала, пела и плакала. У нее воспалилась нога, и возникла опасность геморрагической лихорадки или гангрены. Маркса Женни найти не могла и потому обратилась за помощью к единственному человеку, на которого могла рассчитывать, — к Энгельсу. Энгельс сделал больше того, на что она рассчитывала, включая оплату услуг доктора, покупку угля, еды и вина, которые требовались больной для выздоровления {31}.
Некоторые биографы Маркса утверждали, что Женни и Энгельс никогда не были особенно близки, поскольку в письмах неизменно обращались друг к другу «миссис Маркс» и «мистер Энгельс». Однако Женни подобным же образом обращалась даже к ближайшим своим подругам — например, «миссис Либкнехт» или «миссис Вейдемейер». Не было абсолютно никакой связи между официальным обращением, которое Женни использовала в письмах, и степенью ее благодарности Энгельсу. Некоторые также предполагают, что Женни ревновала Маркса к Энгельсу — это тоже безосновательное утверждение. Женни и Энгельс играли самостоятельные и разные роли в жизни Карла Маркса. Совершенно понятно, что никто из них не стремился к безоговорочной ответственности за стихийное бедствие по имени Карл Маркс, да еще и не прибегая к помощи другого. Наконец, есть и те, кто утверждает, что Женни возмущала зависимость Маркса от Энгельса. Нет сомнений, что подобные чувства ее посещали, — но она никогда не винила в этом Энгельса. Женни, разумеется, хотелось бы, чтобы ее муж был в состоянии самостоятельно содержать семью, без поддержки друга. Но нет, человек, живший в Манчестере, был их спасением, и Женни слишком хорошо знала, как самоотверженно он всегда защищал Маркса от личных и финансовых бед практически с самого начала их знакомства. Настоящий момент был таким же. 16 марта Женни писала Энгельсу: «Как мне благодарить тебя за всю любовь и преданность, с которой ты поддерживал нас на протяжении всех этих скорбных лет! Я была так счастлива увидеть, что ты прислал в пять раз больше того, что я ожидала, но моя радость — ничто в сравнении с радостью Ленхен! Какое счастье зажглось в ее безжизненных глазах, когда я поднялась к ней и сообщила: Энгельс прислал денег, чтобы ты поскорее поправилась» {32}.
В конце марта Маркс прислал Женни короткое письмо, сообщая, что он в Берлине, у Лассаля. В детали он не вдавался, написав лишь, что перспективы самые благоприятные и домой он вернется не с пустыми руками. В письме он прислал около 7 фунтов {33}. Маркс по-прежнему ни строчки не написал Энгельсу, зато по приезде в Берлин послал письмо на нескольких страницах Нанетт Филипс, красочно и подробно описывая свою поездку. Возможно, отчасти это письмо было рассчитано на ее отца — но несомненно и то, что оно сохраняло общую атмосферу флирта, в которую Маркс погрузился в Голландии, увлекшись женщиной чуть ли не вдвое младше себя.
Маркс писал Нанетт, что Лассаль живет на Бельвюштрассе, одной из красивейших улиц Берлина, и каждый вечер к нему приезжает графиня фон Хатцфельдт. В свои 56 она была все еще красива, с выразительными голубыми глазами и светлым волосами, зачесанными назад, и пышным каскадом локонов, ниспадавших на плечи, — хотя ее лицо наверняка ежедневно нуждалось в щедром использовании косметических средств. Маркс описывает ее как хорошую собеседницу, живую и остроумную, не жеманную — а что особенно важно, искренне верящую в революцию {34}. В первые дни своего пребывания в Берлине, который совершенно преобразился благодаря газовому освещению {35} и казался другим городом по сравнению с тем, который Маркс знал в бытность свою студентом, Лассаль и графиня чествовали Маркса, словно важного сановника. Они устроили в его честь грандиозный ужин с участием общественных деятелей и возили его с собой в театр, где у них была ложа рядом с королевской. Лассаль даже пытался переговорить с полицейским начальством, чтобы прусское гражданство Маркса было восстановлено, и Маркс с удовольствием согласился остаться в Берлине на то время, пока этот вопрос не решится. Все это время он вел вполне роскошную жизнь, король, известный в Пруссии под именем Красавчик Вильгельм, его не беспокоил, равно как и королевская секретная служба {36}.
Только через две с лишним недели пребывания в Берлине Маркс написал своему приятелю в Бармене, сообщив, что ведет жизнь светского льва и находит встречи с местными «умниками» весьма утомительными {37}. Судя по всему, домой он тем не менее не торопится. Женни сообщает Энгельсу, что Маркс пишет ей очень сухо и только по делу. К апрелю он все еще не написал ни одного письма Энгельсу в Манчестер, что уже начало тревожить последнего: в немецкой газете Энгельс прочитал, что Маркс с семьей может вернуться в Берлин.
Женни не могла поверить, что Маркс до сих пор не написал Энгельсу, и убеждала друга, что в газете написали неправду. Она даже не представляла, чтобы Маркс мог захотеть вернуть прусское гражданство; сама она не имела никакого желания возвращаться в Германию, а ее дочерей приводила в ужас сама мысль о том, «что они могут уехать из страны своего драгоценного Шекспира; они выросли англичанками до мозга костей и проросли всеми корнями в английскую почву» {38}. В любом случае Женни не хотела, чтобы ее дочери попали под влияние графини и ее окружения {39}.
Между тем письма Маркса к Нанетт становились все более подробными и интимными. Он называл ее «моя сладкая маленькая кузина», «мой маленький дрессировщик» и «моя маленькая жестокая ведьма» (потому что она долго не отвечала). В одном длинном и подробном письме он приводит почти дословную стенограмму разговора с графиней фон Хатцфельдт, которая надеялась удержать Маркса в Берлине.
«Она: Такова, значит, благодарность за дружбу, которой мы вас удостоили — вы покинете Берлин, как только вам позволят дела?