Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Теперь, когда книга была напечатана, Маркс волновался еще больше, ожидая реакции на нее. Энгельс объявил, что ему все нравится {27}, что было вполне обычной похвалой из его уст практически для всего, что писал Маркс. Другие же друзья откровенно недоумевали. Либкнехт обмолвился, что он никогда еще не был так разочарован, а Бискамп сказал Марксу, что не понимает цели, с которой книга написана {28}. В принципе ничего неожиданного в такой реакции не было: «Критика» читается как разговор человека с самим собой; Маркс пишет нечто среднее между «Рукописями 1844 года» и будущим «Капиталом». В предисловии изложены аргументы Маркса о материальном базисе истории, однако последующие разделы читаются как фрагменты, в которых ставятся вопросы — но не даются ответы {29}.
В прессе откликов на книгу не было, не считая рецензии Энгельса, напечатанной в «Das Volk» и перепечатанной в нескольких немецкоязычных изданиях, в том числе — в Америке {30}. Женни и Маркс считали отсутствие откликов результатом «заговора молчания» {31}, и это почти сводило Марка с ума. Он писал Лассалю: «Вы ошибаетесь, кстати, если думаете, что я ожидал восторженных откликов в немецкой прессе… Я ожидал отповеди или критики, но только не этого игнорирования, которое, помимо всего прочего, может повлиять на продажи. Учитывая, как яростно эти люди выступали в свое время против моего «коммунизма», можно было ожидать, что они захотят продемонстрировать свой незаурядный ум в полемике с теоретическим обоснованием того, против чего они так боролись» {32}.
Маркс, кипя, пишет Энгельсу, что его противники-эмигранты наверняка радуются его очевидному поражению {33}.
В июле Маркс заболевает, считая причиной этого жару {34}. В августе его все еще мучают приступы рвоты {35}. Помимо разочарования из-за книги, семья находится в тяжелейшем финансовом положении. Они закладывают почти все, что еще можно заложить, и Женни даже вызвали в уездный суд, чтобы отвечать на требования кредиторов, но она приехала слишком поздно, чтобы суметь добиться отсрочки погашения долгов. Долги по-прежнему висят на них тяжким грузом {36}. В разгар этих личных бедствий Маркс берет на себя редакционный контроль в «Das Volk», что означает принятие на себя и финансовых обязательств газеты. Положение газеты едва ли не тяжелее положения семьи, однако Маркс настроен оптимистично и пишет Энгельсу: «Я убежден, что в течение шести недель газета твердо встанет на ноги» {37}. 26 августа он объявляет: «Das Volk» больше нет… Поскольку мы решили использовать бумагу подороже, траты возросли, а количество читателей сократилось» {38}. Вскоре после этого типография через суд предъявила Марксу счет на 12 фунтов {39}.
Маркс оказался в глубочайшей пропасти. Хуже всего было то, что его враги считали его побежденным, чего он буквально не мог перенести. Одинокий и глубоко несчастный, он пишет Энгельсу в сентябре: «Нет абсолютно никого на свете, кому бы я мог полностью излить душу…» {40} Но у Энгельса к тому времени свои проблемы. В одной пьяной компании его оскорбил англичанин, и Энгельс избил его зонтиком. К несчастью, он повредил противнику глаз, и теперь тот требовал компенсацию, которая, как опасался Энгельс, может достигать аж 200 фунтов. «В довершение всего будет публичный скандал и ссора с моим стариком, которому придется заплатить эти деньги… Хуже всего то, что я полностью в руках этой свиньи и ее адвоката… Нет нужды говорить, как эти чертовы англичане любят заполучить в свои жадные ручонки грязного иностранца» {41}.
Для Маркса это означало, что он не может рассчитывать на помощь Энгельса. Имея в виду не только дружеское сочувствие, но и вопрос о средствах, Маркс предложил другу скрыться на континенте {42}, но Энгельс, учитывая свое социальное и деловое положение в Манчестере, отказался от этого категорически {43}.
Не имея больше других возможностей достать денег, Женни решилась на отчаянный шаг: занять их у брата Фердинанда втайне от мужа. Маркс никогда бы на это не согласился, не только из гордости: если бы его враги узнали, откуда он взял деньги, то немедленно воскресли бы слухи о его сотрудничестве с полицией. Возможно, к счастью для Женни, безработный Фердинанд сейчас был стеснен в средствах, поэтому ей так и не пришлось идти на компромисс. Однако она чувствовала себя запятнанной даже тем, что собиралась предпринять эти «неприятные шаги» {44}.
Маркс, казалось, сделал все, чтобы Дюнкер обиделся на него и отказался печатать следующие выпуски «Критики политэкономии», однако к октябрю стало понятно, что именно с Дюнкером у Маркса остались лучшие шансы быть напечатанным в Германии. Надеясь заинтересовать и вынудить Дюнкера на согласие печатать книгу дальше, Маркс говорит Лассалю, что рассматривал кандидатуру другого издателя (хотя, насколько известно, никаких «других» у него и в помине не было), однако решил, что будет лучше, если первые две части выйдут из одного издательства. «Сейчас я обязан многое переделать, поскольку за год все материалы устарели». Он полагал, что сможет сделать это, самое позднее, к декабрю. Кроме того, он информировал Лассаля, что начал переводить первую часть на английский (хотя и этому не найдено никаких подтверждений). «В любом случае я уверен, что в Англии книгу ждет лучший прием, чем в Германии, где, насколько мне известно, никто за ней не гоняется и не собирается платить за нее ни гроша. Все, чего я хочу, — это представить первую часть полностью на суд немецкой публики. Если она и на этот раз не уделит моей работе никакого внимания, остальное я буду сразу писать по-английски» {45}.
Энгельсу Маркс сказал, что уверен — вторую часть написать и напечатать будет легко, однако позднее, в течение месяца, признавался, что пишет очень понемногу и прогресс крайне невелик {46}. «В некотором смысле я завидую, что ты живешь в Манчестере, поскольку там ты свободен от этой войны мышей и лягушек. Здесь же я вынужден продираться сквозь все это болото и делать это в таких условиях, которые забирают у меня время, которое я мог бы использовать для работы» {47}.
К декабрю Маркс, можно сказать, тонул. Он рассказал Энгельсу, что его вызвали в уездный суд за неуплату мелких долгов; он заплатил 5 фунтов, чтобы урегулировать проблемы «Das Volk» с типографией, и три месяца подкармливал Бискампа, поскольку тот был болен и не имел возможности зарабатывать {48}. Маркс звал Энгельса в Лондон на Рождество. Помимо того, что это доставило бы радость им с женой, это было «абсолютно необходимо для девочек, чтобы в доме вновь появились люди. Бедные дети измучены домашними неурядицами» {49}.
Действительно, трудно представить, как Женнихен и Лаура (15 и 14 лет) справлялись со всеми тяготами жизни семьи. Они были свидетелями творческих мук своего отца, видели его гнев против заговора его противников, чувствовали унижение, когда кредиторы стучали в двери их дома. В письме к жене Фердинанда Женни нарисовала картину жизни своих дочерей исключительно розовыми красками: «Обе наши прелестные, высокие, выросшие девочки делают нас абсолютно счастливыми, благодаря своему очаровательному, дружелюбному и скромному характеру. Все свободное время, остающееся у них после школы и дополнительных уроков, они тратят на младшую сестренку, играя с ней и балуя ее. В ответ на их доброту эта малышка с каштановыми кудряшками каждый раз несется им навстречу с распростертыми объятиями, и когда девочки приходят домой, пройдя через очаровательную зеленую долину, неся свои ранцы и папки для рисования, у нас всегда происходит торжественная церемония воссоединения всей семьи, словно девочки только что вернулись из кругосветного путешествия» {50}. Это Женни пишет о том самом месте, которое недавно описывала как грязный и унылый район, где грязь прилипает к сапогам так, что невозможно оторвать от земли ногу… {51}
Истина лежит, по всей видимости, где-то посередине между двумя этими описаниями. Уверенно можно говорить о том, что обе старшие дочери Маркса выросли очень умными и развитыми девочками. В 1859 году Женнихен вновь стала первой ученицей школы, а Лаура взяла два вторых приза {52}. Они говорили и читали на английском, немецком, читали на итальянском, немного знали испанский (по крайней мере, в пределах «Дон Кихота») {53}. Они играли на фортепьяно, пели дуэтом, рисовали портреты. Они получили то воспитание, на которое только могли рассчитывать девочки среднего класса в Англии. Однако помимо этого благодаря своему отцу они хорошо разбирались и в политике.
В конце декабря Женни сообщила, что ее старшая дочь окончательно приняла на себя обязанности переписчика статей для «Трибьюн». В письме Энгельсу на Рождество (несмотря на приглашение Маркса, он так и не приехал в Лондон на праздники) она философствует на тему того, как поменялись роли в их семье (она шутливо замечает, что больше всего ей жаль одного: она не может требовать пенсии за то, что столько времени работала секретарем Маркса), а также размышляет о минувшем годе страданий и бед. Женни пишет: «Если бы было хоть чуть-чуть легче, я могла бы найти смешные стороны даже в наших неприятностях, однако любой юмор гаснет, когда один из нас вынужден постоянно сражаться с морем мелких неприятностей; никогда я не чувствовала себя столь подавленной, как сейчас, когда наши дорогие девочки, такие цветущие и милые, тоже вынуждены терпеть нашу нищету. И в довершение всего все наши затаенные надежды, связанные с книгой Карла, пошли прахом из-за этого заговора молчания в Германии» {54}.