Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
В 1856 году некоторые эксперты начали понемногу признавать, что капиталистическая система построена на слабом фундаменте, а в некоторых случаях — и вовсе на воздухе; в результате ждали глобального финансового кризиса. Эти предсказатели оказались правы: то, что они сейчас наблюдали, и было началом этого кризиса капиталистического мира. Кризис начался с банковского коллапса в Нью-Йорке, и поскольку все страны с развитой экономикой теперь были связаны между собой, кризис в одной стране стал кризисом для всех {67}. Британское правительство заявило о полной состоятельности королевской казны {68}, но Маркс и Энгельс были абсолютно уверены, что несостоятельна не только Англия, но и Франция, и все европейские державы. Энгельс объявил, что в следующем году он лично ожидает наступления «дня гнева», какого еще никогда не знала Европа; и вся европейская промышленность будет лежать в руинах… все классы, обладающие собственностью, будут разрушаться, наступит полное банкротство буржуазии, грянет война и повсюду будет полное разорение» {69}.
Маркс тоже видел, как в обществе сгущаются тучи, и ожидал, что в скором времени они с Энгельсом опять
В начале октября Женни получила наследство в размере 97 фунтов 6 шиллингов, и семья приехала в Графтон-Террас. Исполнением последней воли Каролины и ее душеприказчиком выступил зять Фердинанда, Вильгельм фон Флоренкорт {72}, который хотя и не был кровным родственником Женни, но всегда заботился о ней. Она поблагодарила его за помощь и попросила также «еще раз выразить Фердинанду глубочайшую благодарность за любовь и верность» {72}. Женни довелось не раз спорить с братом по поводу наследства, но к тому времени, как она приехала в Графтон-Террас, она, казалось, позабыла все обиды ради личных и отчасти — партийных интересов. Без сомнений, ее благодарность Фердинанду частично была продиктована необходимостью — он заведовал «кошельком» семьи. Однако помимо этого, она, скорее всего, просто высоко ценила родственные отношения, особенно после страшной потери в Лондоне и после смерти матери в Трире. Она общалась с ним во время своего недавнего пребывания в Пруссии — наверное, это скорбное время помогло им обоим лучше понять, что узы родства связывают их гораздо сильнее, чем политика — разъединяет. В письме к Флоренкорту она описывает Графтон-Террас как дворец по сравнению с Дин-стрит, и это описание больше подошло бы немецкому романтическому пейзажу, а не лондонской городской квартире. Новый дом «полон воздуха, он солнечный, сухой и стоит на гравии, а не глине. Окружают его росистые зеленые луга, на которых в уютной гармонии пасутся коровы, лошади, овцы, козы и куры. Перед нами высятся туманные силуэты Лондона, но когда погода ясная, мы можем разглядеть купол собора Святого Павла». Задние комнаты, по ее словам, выходят на Хайгейт и Хэмпстед-Хит {73}.
На самом деле территория вокруг Графтон-Террас была гораздо меньше. Другому своему корреспонденту Женни рассказывает: «Пробиратья к нашему дому надо через кучи мусора, а в дождливую погоду — через липкую красную глину, прилипающую к сапогам такими комьями, что ногу трудно оторвать от земли» {74}. И хотя дом действительно был очень просторным, он все же был довольно скромным жилищем для представителей среднего класса {75}.
Рабочие помещения — кухня и прачечная — располагались в подвале. На первом этаже было два салона, спальня и небольшая гардеробная; на втором этаже еще три комнаты, а дальше — просторный чердак, где спали Ленхен и Марианна {76}. В доме было два ватерклозета {77}, а в саду, как с удовольствием сообщала Женни, достаточно места для курятника {78}. Главной проблемой для семьи было отсутствие мебели — дом не был меблирован, а у Марксов не было даже своих стульев. Они не могли позволить себе новую мебель, и Женни рассказывала, что они побывали на пятидесяти распродажах, чтобы приобрести подержанные предметы обстановки {79}. Впрочем, пишет она Флоренкорту, даже эти распродажи были для них радостью: «Все мои прежние страдания и муки меркнут перед этим чудесным дворцом… Дети очень довольны новыми комнатами, а маленькая Элеонора в восхищении целует ковры, особенно «собачку» — войлочный каминный коврик с рисунком» {80}.
Первый сезон в новой квартире семья провела мирно и тихо. Однако тишина не принесла спокойствия. Пока Женни жила на Дин-стрит, она всеми силами стремилась поскорее уехать оттуда. Подальше от горьких воспоминаний. Но теперь, в уединении Графтон-Террас, они нахлынули на нее с новой силой, и здесь ей не на что было отвлечься. Она скучала по своим долгим прогулкам по Вест-Энду. Она скучала по разговорам в пабах Сохо и Сент-Джайлса, по «Красному Льву» на Грейт-Виндмилл-стрит, по «Уайт-Харт-Инн» на Друри-Лейн. И она скучала по друзьям, которые вечно сновали по их квартире, как если бы она была их собственной {81}. Для большинства из них путь на Графтон-Террас был слишком долгим для обычного ежедневного визита. Фрейлиграт, к примеру, не мог бы у них заночевать — он стал управляющим отделения Швейцарского банка, и его обязанности не позволяли ему надолго отлучаться в Северный Лондон {82}. Даже Пипер, который появлялся на пороге дома в Сохо, словно бездомный кот, больше их не навещал. Другие же и вовсе покинули город. Люпус перебрался на постоянное жительство в Манчестер, к Энгельсу, а Красный Волк нашел работу учителя в Ланкашире {83}. Наконец, один из их любимейших и верных друзей умер. Георг Веерт, когда-то познакомивший Женни с Лондоном, скончался в Гаване, куда поехал по делам. Ему было 34, когда он заразился лихорадкой, подцепив ее в какой-то из экзотических стран {84}.
Умер и их старый друг Гейне. Он, конечно, умирал все то время, что они были знакомы, однако последний его год был особенно трагичен. Его брат рассказывал: «7 лет тяжелейших физических страданий вырвали его из внешнего мира; казалось, он вообще не имеет представления об обыденной суете жизни на этой планете» {85}. И Маркс, и Женни очень любили Гейне. Его уход был печальной кодой удивительного периода их общей жизни, горьким прощанием с заветными воспоминаниями о Париже.
Женни провела первые месяц на Графтон-Террас в состоянии глубокой депрессии, в окружении пузырьков с лекарствами, включая опиум. Она признавалась: «Прошло очень много времени, прежде чем я успела привыкнуть к полному одиночеству» {86}. Кроме того, Маркс, несмотря на все его радужные расчеты и подсчеты, снова оказался не у дел и без денег. Все наследство Женни ушло на обустройство {87}. В то же время «Трибьюн» отказалась печатать по две статьи Маркса в неделю, как они договаривались, а «Патнэм», другое американское издание, заказавшее ему работу еще в начале года, до сих пор не заплатило за нее, хотя готовые статьи Маркс им выслал. Накануне Рождества 1856 года Маркс пишет Энгельсу о том, что его счет «превращается в бессчетное количество кредиторов. «Если же я опоздаю с первой выплатой хозяину дома, то буду полностью дискредитирован» {88}.
Хотя семья и покинула Дин-стрит, самые неразрешимые их проблемы последовали вслед за ними. Марксы были больны, морально сломлены, да еще и одиноки. Годы спустя Женни писала: «Богемная жизнь подошла к концу, и вместо того, чтобы открыто и честно бороться с бедностью, мы теперь должны были по мере возможностей поддерживать видимость респектабельности. Мы на всех парусах неслись в буржуазную жизнь. И все же над нами довлели все те же трудности, все те же страдания, все те же близкие отношения с ломбардом. Единственное, что ушло, — это юмор» {89}.
26. Лондон, 1857
В эти трудные времена вы должны быть отважны и держать голову высоко поднятой. Мир принадлежит храбрым.
К концу января финансовое положение семьи стало еще хуже. «Трибьюн» отвергло все статьи Маркса, кроме одной, — Маркс подозревал, что его хотят выжить. Он писал Энгельсу: «Итак, я совсем на мели; живу в квартире, в которую вложил свою небольшую наличность и где невозможно перебиваться со дня на день, как на Дин-стрит, — без всяких видов на будущее и с растущими расходами на семью. Абсолютно не знаю, что предпринять, и положение мое, поистине, более отчаянное, чем было пять лет тому назад. Я думал, что я испил до дна горькую чашу. Но нет. При этом хуже всего то, что кризис этот не временный. Я не вижу, как мне из этого выкарабкаться» {2} [49] .
49
Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 29.
Маркс и Энгельс были все так же близки интеллектуально и политически. Маркс называл Энгельса своим альтер эго {3}. Однако к 1857 году разница между их образом жизни стала огромной. Энгельс начал получать долю прибыли от «Эрмен&Энгельс» {4}, и его отец признал его компетентным, даже талантливым бизнесменом. Старшего Энгельса больше не волновали коммунистические взгляды сына; до тех пор, пока в бизнесе он являл себя образцовым капиталистом, в частной жизни он мог быть кем ему заблагорассудится. Находясь в прекрасном расположении духа, Энгельс писал Марксу в ответ: «Твое письмо меня поразило, как удар грома среди ясного неба. Я думал, что в данный момент наконец все обстоит как нельзя лучше, что ты устроился в порядочной квартире и уладил свои дела, а теперь оказывается, что все опять под вопросом… Жаль только, что ты не написал мне обо всей истории на две недели раньше. Старик мой предоставил в мое распоряжение деньги на покупку лошади в качестве рождественского подарка, и так как нашлась хорошая, я купил ее на прошлой неделе. Если бы я знал о твоей истории, я подождал бы еще несколько месяцев… Но мне очень досадно, что я здесь должен содержать лошадь, в то время как ты с семьей бедствуешь в Лондоне».
Энгельс сказал, что будет посылать Марксу 5 фунтов ежемесячно, но Маркс может совершенно спокойно просить у него и больше, если понадобится. Энгельс стал более ответственным; возможно, это было связано с его желанием «перевернуть новую страницу». Он говорил Марксу: «Я слишком долго вел фривольное и легкомысленное существование» {5}. Маркс тем временем вновь страдал от проблем с печенью, которые, по его словам, не оставили ему иного выхода, как выучить датский {6} (такое он себе придумал занятие, пока лежал и болел). Женни тоже плохо себя чувствовала, но ее проблемы были хорошо знакомы и понятны: она вновь была беременна. Финансовая же ситуация в семье была настолько плоха, что никто из них не мог позволить себе болеть {7}. Маркс продолжал писать для «Трибьюн», Женни вновь работала его секретарем — и так до тех пор, пока она окончательно не слегла в постель. С этого момента началась долгая карьера 13-летней Женнихен и 11-летней Лауры — в качестве верных помощниц своего отца. Женни рассказывала Энгельсу, что обе девочки буквально «вытеснили ее из домашнего хозяйства», и их 43-летняя мать просто ждала, когда ее последнее дитя появится на свет {8}.
Весной 1857 года Дана предложил Марксу написать предисловие для Новой Американской энциклопедии — возможно, чувствуя некоторую вину за многократное использование отрывков из работ Маркса. НАЭ было многотомным общеобразовательным изданием, написанным американскими и европейскими учеными. Редакторы предупредили Маркса, что в предисловии он не должен никаким образом рекламировать идеи своей «партии». Несмотря на эти ограничения, Маркс был буквально очарован проектом, который обещал устойчивый и щедрый доход, требуя при этом намного меньше усилий, чем статьи, которые они с Энгельсом писали для «Трибьюн» {9}. Энгельс предложил Марксу сказать Дана, что Маркс сам, в одиночку напишет всю энциклопедию, хотя на самом деле ему могли бы помогать Энгельс, Люпус и Пипер. «Мы можем явить блеск обширной эрудиции, — восклицает Энгельс, — лишь бы на оплату хватило всего калифорнийского золота!» С несвойственным ему оптимизмом Энгельс видел в этом проекте финансовое спасение для Маркса. «Теперь все снова будет хорошо, и хотя пока нет речи о скорой оплате, я думаю, это безопасный причал» {10}. Маркс тут же забыл о своей печени и вернулся в Британский музей, чтобы начать исследования для статей энциклопедии {11}.