Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Несмотря на то, что Англия осуждала рабство, влиятельные коммерсанты опасались, что из-за отмены рабства прекратятся поставки дешевого хлопка {7}. Критики обвиняли правительство в использовании эпизода с «Трентом» в качестве повода ввязаться в военный конфликт против Севера и тем самым спасти хлопковую олигархию на Юге {8}. Английские рабочие поддерживали Север (считая, что Союз символизирует победу демократии и таких же трудящихся, как они сами). Появились опасения, что вступление Британии в войну разорвет саму ткань английского общества, поскольку те, кого призовут на военную службу, как раз активнее всего выступают против войны {9}.
На следующий день после Рождества дело «Трента» закончилось. Соединенные Штаты пошли на попятный и согласились на освобождение южан, но не потому, что их содержание под стражей было незаконно, а потому, что капитан, производивший арест, нарушил надлежащие процедуры {10}. Новость об этом достигла Лондона только 8 января, но, достигнув, быстро распространилась. Газеты работали сверхурочно, выдавая по три вечерних выпуска. В сильный мороз люди толпились возле газетных ларьков и редакций газет, чтобы прочитать новости, как только они появлялись, — иногда на вывешенном листке еще не успевала просохнуть типографская краска {11}.
Маркс и Энгельс следили за событиями на полях сражений и обсуждали их так, словно сидели в Вашингтоне, прислушиваясь к артиллерийским залпам на Потомаке. Многие из немецких иммигрантов, переехавших в Америку присоединялись к воюющим сторонам. Вейдемейер был в армии Союза, их давний враг Виллих — тоже, а вот младший брат Женни Эдгар присоединился к конфедератам {12}.
Маркс считал рабство самой низменной формой капиталистической эксплуатации, и они с Энгельсом видели в его отмене важный шаг на пути к мировой революции {13}. Но в то же время эта война непосредственно влияла на их жизнь. Цены на хлопок выросли, в результате чего прибыль фирмы Энгельса неуклонно снижалась. Гонорары Маркса в «Трибьюн» сократились сначала вдвое, потом на две трети, все из-за войны {14}. Наконец, в марте «Трибьюн» присылает Марксу уведомление, что услуги лондонского корреспондента газете больше не нужны {15}.
Финансовое положение семьи Маркс так давно было тяжелым, что кризисом они это больше не считали: падение в финансовую пропасть было для них образом жизни. Маркс научился зарабатывать, занимать и перезанимать, отдавать долги и перемешивать их таким образом, что семья год за годом держалась на плаву. 12 лет постоянных обращений к Энгельсу за помощью циник назвал бы профессиональным попрошайничеством, но это было не так, прежде всего — из-за отношения Энгельса. Он считал заработанные им деньги… общими. Другими словами — такими же его, как и любого другого члена партии, который в них нуждался. Энгельс искренне считал, что Маркс эти деньги заработал, потому что писал важнейшую для их дальнейшей борьбы книгу. Если работа откладывалась или прекращалась — как, например, из-за войны в Америке, — Энгельс чувствовал разочарование, как и Маркс, но это не было основанием для прекращения выплат.
Между тем момент для них настал наихудший. Маркс исчерпал свою последнюю возможность — к дяде он больше обратиться не мог. Он представился этому прагматичному бизнесмену успешным писателем, который испытывает лишь временные трудности с наличными.
Фабрика Энгельса в 1862 году почти не получала заказов, и ему пришлось сократить рабочий день в два раза. Посчитав, он выяснил, что если война в Америке в ближайшее время не прекратится, то к концу года доход Энгельса составит еле-еле сотню фунтов, что было бы меньше, чем он обычно отправлял Марксу и его семье. Весной он предупредил Маркса, что не сможет субсидировать его до июля {16}. Подытожил Энгельс грубо, но понятно: «Если мы с тобой не сможем открыть для себя искусство гадить золотом, то вряд ли можно будет найти альтернативу для извлечения пользы из твоих отношений с миром. Подумай об этом» {17}.
В этом году Женнихен исполнилось 18, и она выглядела далеко не цветущей юной девой; за год она очень похудела. Одной из причин этого была, конечно, бедность — но помимо этого Женнихен постигло глубокое разочарование. Она считала себя взрослой и полагала, что больше не может во всем зависеть от родителей. Для ее ровесниц и современниц это означало — найти мужа, однако замуж Женнихен не хотела. Вместо этого втайне от своих родителей она обратилась к одной американской актрисе, чтобы та давала ей уроки актерского мастерства — Женнихен мечтала о сцене {18}. Прежде чем добиться хоть каких-то успехов, Женнихен серьезно заболела {19}. Маркс, узнав о ее попытке стать актрисой, обвинил в ее плохом состоянии и опрометчивом решении «оковы и клеймо» их финансовых затруднений. Он говорил Энгельсу, что «такая собачья жизнь вряд ли стоит, чтобы вести ее дальше» {20}.
Вместо денег Энгельс послал им 8 бутылок бордо, четыре — рейнвейна 1846 года и 2 бутылки хереса. Оба друга принялись искать способ сокращения расходов и новые источники денежных средств. Энгельс окончательно перебрался к Мэри и Лиззи, чтобы сократить расходы, но квартиру в центре все равно пришлось оставить за собой, для поддержания имиджа {21}.
Маркс послал Женни за ссудой вместо себя, надеясь, что ей повезет больше. Марксы заложили все, что могли, в том числе детские вещи, а также вещи Ленхен и Марианны, вплоть до сапог и туфель {22}. В ожидании, когда на их финансовом горизонте забрезжит свет, Маркс «исчез» — чтобы спрятаться от газовой компании (обещавшей отключить газ), от учителя музыки («грубиян с отвратительными манерами»), от школьных выплат («я приложу все усилия, чтобы избавить детей от унижения»), а также от всех прочих настырных «сынов Велиала» {23}. Кредиторам Женни сообщила, что ее муж в отъезде, и она не знает, когда он вернется. Когда Маркс выходил из дома, он делал это инкогнито {24} (жаль, что в письме Энгельсу он не описал способ маскировки, который применял).
К несчастью для Маркса, в 1862 году открылась Большая Лондонская выставка, наподобие Всемирной выставки 1851 года, привлекшая массу гостей со всей Европы {25}. Лассаль сообщил, что приедет в июле и планирует остановиться в Графтон-Террас, видимо рассчитывая на ответный пышный прием со стороны Маркса, пример которого он показал в прошлом году в Берлине {26}. Марксу не хватало денег даже на то, чтобы прокормить свою семью, не то что Лассаля, который очень любил оленину и поглощал в неимоверных количествах мороженое {27}. Но хотя Маркс не заработал за последние 7 недель ни гроша, он не мог отказать Лассалю. Свое мрачное настроение он излил в письме к Энгельсу: «Каждый день моя жена повторяет, что лучше бы им с детьми лежать в могилах — и я не могу ее обвинять за эти горькие слова… из-за тех мучений и неописуемых унижений, через которые ей приходится проходить ежедневно… Мне бесконечно жаль несчастных детей, потому что все это происходит с нами во время главной выставки сезона — их друзья веселятся, а сами они живут в постоянном страхе, что кто-то придет и увидит, в какой нищете и разрухе они живут» {28}.
Лассаль прибыл в Лондон 9 июля и сообщил, что останется на несколько недель {29}. С самого начала семья была в ужасе от вызывающей помпезности этого 37-летнего адвоката, который искренне считал себя центральной фигурой исторических событий. Мелодраматичный в каждом жесте, он говорил громким фальцетом и зачитывал прокламации, словно оракул {30}, причем так пронзительно, что Женни опасалась, как бы не потревожить соседей. Позднее она вспоминала манеру Лассаля задавать патетические вопросы ошеломленной его натиском аудитории: «Должен ли я потрясти мир в качестве египтолога — или показать себя во всей красе человеком действия, как политик, как боец или как солдат» {31}. Этого Лассалю было явно недостаточно, и потому он представлял себя еще и Дон Жуаном {32}. Женщины Маркса были потрясены. Они считали его прожорливым развратником, Приапом, маскирующимся под идеалиста {33}.
Во время своего визита Лассаль щедро тратил на себя деньги и небрежно сожалел о том, что потерял 750 фунтов на биржевой спекуляции… Однако Марксу он денег давать, кажется, не собирался — ни пенса {34}. Вместо этого он поинтересовался, не согласятся ли Маркс и Женни отправить одну из своих дочерей в Берлин в качестве компаньонки графини фон Хатцфельдт. Возмущенный Маркс писал Энгельсу: «Если бы я не был в этом ужасном положении и если бы, кстати, этот выскочка не тряс своим кошельком — меня бы все это забавляло. С тех пор как я виделся с ним в прошлом году, он окончательно свихнулся» {35}.