Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Тем не менее, во время этого свидания (которое по заверению Лауры нельзя было называть ухаживанием) в комнату неожиданно вошла ее мать — почти раздетая. Она была босой и, по словам Лауры, «на ней было надето ровно столько, чтобы ее нельзя было обвинить в полном единении с природой; однако все скудное одеяние было расположено таким образом, что открывало больше, чем скрывало».
Молодой человек покраснел и страшно смутился, Лаура осталась спокойна и лишь закрыла глаза, «чтобы не смотреть на то, на что смотреть мне не следует».
На следующий день Лаура была дома одна, когда ее навестил еще один гость — друг ее отца, Питер Фокс.
«Как я испугалась! Человек, который с первого взгляда понял, чего я хочу; которого мало что может остановить, и который едва ли перекинулся со мной полудюжиной слов за всю мою жизнь… У него на сердце и в памяти была такая тяжесть, что он не мог скрыть своей боли. На свет появлялись его «скелеты в шкафу» — Польша — Ирландия — Лига реформаторов — феодальная демократия — Британское правительство… и не по очереди, а сразу скопом, пока в комнате не потемнело… я искренне полагаю — это из-за призраков мертвых слов и понятий! Он все заикался и заикался, пока это не дошло до того, что понять его речь было решительно невозможно».
Этот монолог длился полтора часа, и за это время, по словам Лауры, она «едва могла сдержать смех» {29}. Нет сомнений — Женни предполагала, что любовные игры Лауры вскоре закончатся браком, однако она, скорее всего, думала, что старшую дочь требуется немного подтолкнуть и направить на романтический путь. Женнихен все еще мечтала об актерской карьере, однако вместе с тем была слишком глубоко погружена в дела своего отца, ведая международной перепиской с его зарубежными друзьями и новыми союзниками, которые искали совета и помощи Маркса. Пока Женнихен была в Маргейте, мать послала ей роман мадам де Сталь «Дельфина» {30}.
Это был большой роман о женщине, чья жизнь полна мучений, поскольку героиня считает общественные и семейные обязательства более важными, чем любовь. Однако все усилия Женни помочь Женнихен кажутся напрасными; ни одного достойного человека нет на ее горизонте. Даже Лонге, к которому она относилась, как к протеже отца, вернулся в Париж, чтобы отбыть там свой тюремный срок.
Что касается Маркса и его дочерей, то поездка в Маргейт оказалась не таким веселым делом, как они надеялись. Погода была ужасна («словно это было сделано специально на заказ для кокни, наводнивших Маргейт накануне Пасхи!» — снисходительно писал наш защитник пролетариата… о лондонских же пролетариях, обитавших в Ист-Энде). Кроме того, Маркс, отдыхающий в Маргейте уже месяц, все больше беспокоится по поводу Интернационала. В его отсутствие в группе вновь обостряются разногласия, хотя члены Интернационала успешно участвуют в многочисленных забастовках, заслужив тем самым доверие рабочих и привлекая новых членов в организацию.
Давит на него и недописанный «Капитал». Маркс говорит о нем другу: «Этого достаточно, чтобы свести человека с ума! {32}».
Отец и дочери вернулись в Лондон в середине апреля, и почти сразу Маркс был сражен сильнейшей зубной болью, тошнотой и ревматизмом, что вынудило его снова принимать опий и лечиться с помощью эфира {33}. Домой Маркс вернулся, но к работе приступить не смог.
Маркс и Энгельс внимательно наблюдали за ситуацией в Германии. Бисмарк, премьер-министр, который с лета 1863 года активно восстанавливал реакционное правление в Пруссии, практически заткнул рот любым критикам режима, запретив любые политические дискуссии, введя жесткую цензуру прессы, угрожая либеральным политикам репрессиями; теперь, казалось, он пытался спровоцировать войну с Австрией. Бисмарк мечтал о единой Германии — но главной в ней должна была стать Пруссия, а Австрию он рассматривал как главное препятствие на пути достижения этой цели {34}.
Как и в Париже против Наполеона — в Берлине начались выступления студентов против Бисмарка. В мае 1866-го 24-летний студент пытался убить премьер-министра, когда тот путешествовал по Унтер-ден-Линден — убийца выстрелил в Бисмарка 5 раз… и не попал… Звали этого студента Фердинанд Коэн, это был пасынок Карла Блинда и друг детства Муша во времена их жизни в Сохо. Коэн был немедленно арестован, а на следующий день, предположительно, покончил с собой в тюрьме {35}.
Энгельс попытку покушения осудил, сказав, что Коэн оказал Бисмарку большую услугу своим необдуманным поступком. Однако Маркс выказал симпатию и сочувствие Коэну {36}. Он писал Энгельсу: «Коэн был очень хорошим парнем (хотя и не особенно одаренным), и я отношусь к нему особенно, потому что он был другом моего Муша». {37}
Смерть Коэна не могла не напомнить Марксу о сыне; наверняка он думал о том, кем мог бы стать в 24 года его Муш, и совершил ли бы он нечто столь же безрассудное, исповедуя радикальные идеи собственного отца. Действительно, в письме Энгельсу Маркс яростно обвиняет Блинда в «его проклятой цареубийственной болтовне», которая привела его мальчика в качестве жертвы «на алтарь свободы» {38}.
Пруссия вступила в войну с Австрией в июне, как и хотел Бисмарк. Маркс решил использовать этот конфликт в качестве возможности для Интернационала еще раз подчеркнуть необходимость соблюдения нейтралитета трудящимися всех стран — перед лицом войны государств за территорию и власть; он не хотел видеть, как рабочих будут приносить в жертву капитализму.
В середине июня был созван Генеральный совет Интернационала, чтобы обсудить официальный ответ организации на конфликт. Общая политика была выработана давно — рабочие не должны сражаться с другими рабочими. Однако теперь, когда война разгорелась по-настоящему, на поверхность вышли националистические предрассудки делегатов.
Лафарг поднялся на трибуну и заявил, что любые разговоры о национальностях и нациях реакционны, государства не должны существовать, их нужно разрушить и превратить в коммуны или небольшие местные муниципальные образования с самоуправлением. В своей пылкой речи он подчеркнул, что весь мир ждет, когда же Франция возглавит подобную революцию, которая затем охватит весь мир.
Маркс вызвал одобрительный смех среди собравшихся, заметив, что отменить национальности и нации Лафарг предлагает на французском — языке, который не понимают 9/10 собравшихся. Затем он саркастически заметил, что отрицание национальности по Лафаргу подразумевает поглощение любой нации «идеальной французской нацией» {39}.
В конце концов, Генеральный совет рекомендовал рабочим соблюдать нейтралитет в прусско-австрийском конфликте {40}, который закончился, к слову, очень быстро, уже 3 июля, после решающего сражения, в котором Бисмарк одержал победу.
Насмешка Маркса над Лафаргом на самом деле была беззлобной. Он чувствовал расположение к молодому человеку и высоко ценил его верность Интернационалу (даже учитывая некоторую путаницу во взглядах), кроме того, ему хотелось иметь в семье врача (хотя Лафарг был еще студентом). И вот в августе, казалось, Лафарг смог привлечь внимание Лауры и сломить ее сопротивление. 7 августа Маркс пишет Энгельсу: «Со вчерашнего дня Лаура практически помолвлена с мсье Лафаргом, моим креолом-медиком. Она третирует его так же, как и остальных, однако вспышки, которым так подвержены эти креолы, внушают некоторое опасение, что этот мальчишка (ему 25) может покончить с собой, да и некоторая любовь к нему, всегда такому кроткому с Лаурой (он симпатичный, умный, энергичный парень атлетического сложения), привели к некоему подобию компромисса». {41}