Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Женни, в чьих сундуках еще лежали изысканные платья, купленные в Париже, и на чьих визитках значилось «баронесса фон Вестфален», была чужой в этом жестком, сером мире вокруг нее. Отчаяние, казалось, пропитало самый воздух Лондона, густой и шершавый от тумана.
В самом деле, Марксы прибыли в Лондон в самом начале сезона туманов, когда смог был настолько густым, что сквозь него не пробивалось солнце. Даже днем иностранцу было почти невозможно отыскать путь на его улицах, освещаемых тусклым желтым светом газовых фонарей или переносных ламп, которые специально нанятые мальчишки несли перед пешеходами. Один путешественник говорил: туман в Лондоне настолько густой, что вы можете пожимать чью-то руку — и понятия не иметь, кому вы ее жмете {5}. Добавьте сюда невыносимое зловоние лондонских улиц — и вы поймете, что там царила атмосфера удушья.
Тысячи лошадей, запряженных в повозки, телеги, омнибусы и экипажи, курсировали по грязным улицам Лондона, ежедневно производя сотни тонн навоза. Его вонь смешивалась с вонью выгребных ям, которые лондонцы устраивали в подвалах домов {6}. В густонаселенных районах, таких как Сохо и Вест-Энд, в подвалах скапливалось до трех футов экскрементов {7}. В тот год, когда приехала Женни, отходы начали сбрасывать в Темзу, но это проблему не решило, а лишь сделало зловоние более «мобильным». Зловонный ил носило по течению, он проникал через дренажные системы города, и река, которая могла бы очистить город, действовала как огромный коллектор нечистот в самом его сердце, распространяя не только ужасающее зловоние, но — что гораздо страшнее — инфекции {8}. В 1849 году Лондон как раз приходил в себя после одной из эпидемий холеры. Сохо и район вокруг Лейчестер-сквер особенно сильно пострадали от этой вспышки, частично потому, что бедняки жили там слишком кучно, гнездясь в каждой расщелине, пригодной для ночлега, словно паразиты {9}.
После неурожаев 1845 года мир так и не оправился от экономического кризиса, и это вызвало массовую миграцию. Вест-Энд и Сохо стали конечным пунктом для беженцев, уходивших с континента на восток или из Ирландии — на запад. Они выбирали эти районы, потому что предыдущая волна эмигрантов уже освоила и застолбила здесь небольшие территории — французскую, немецкую, итальянскую, ирландскую. Здесь необязательно было знать хоть слово по-английски или жить по английским обычаям. Те, кто уже освоился на новом месте, эксплуатировали новичков, требуя с них непомерную арендную плату и лишая их даже тех грошей, которые они смогли накопить. Это, в свою очередь, заставляло несчастных выходить на улицу, где они вступали в соперничество с лондонскими бандами, которые заявляли, что скорее утопят всех пришельцев в сточной канаве, чем уступят им хоть пядь земли. Одинокие, замерзшие и голодные, беженцы были вынуждены искать приют в сети узких улочек, в трущобах, которые были так переполнены людьми, что давно уже превратились в «город в городе». Здесь были свои законы и, возможно, свой язык {10}.
Поэтому совершенно неудивительно, что кварталы, окружавшие Лейчестер-сквер, были домом родным для сотен забегаловок — шумных, грязных, сальных от грязи, где те, кому повезло иметь лишний шиллинг в кармане, могли получить стакан дешевого джина и хотя бы на время забыться {11}. Здесь царила мрачная, зловещая, какая-то антично-карнавальная атмосфера: вдоль тротуаров выстраивались торговки, продававшие картофель, кофе, копченых угрей, гороховый суп, пироги и орехи. Мужчины, известные как «ходячие новости», громко выкрикивали жуткие подробности насильственных смертей, о которых писали в газетах, или отрывки из непристойных памфлетов (хотя, скорее всего, и те, и другие подробности были сильно преувеличены). Поэты и драматурги стояли на углах улиц и читали свои произведения с большим пафосом. Доминировали здесь итальянцы. Около 800 итальянских мальчишек, многие из которых были вывезены из Италии торговцами детьми, работали уличными шарманщиками. В сопровождении обезьянки или ручной крысы они извлекали из шарманок жуткие звуки, отдаленно напоминавшие мелодии Россини или Беллини, чтобы заработать немного денег и отдать их своему padrone, который содержал их в тесных клетушках многоквартирных домов ближайшего Клеркенуэлла и Саффрон Хилл {12}.
Весь этот шум, вся эта жизнь, все это вымученное веселье напоминали пляску святого Витта. Во всем этом не было радости, один только страх. Женни видела, как беженцы вроде нее сходили с ума в тщетных и бешеных попытках выжить. Это был их новый дом, ничего не поделать…
Как и многие другие беженцы «48 года», Маркс прибыл в Лондон, все еще кипя возбуждением прошедших лет и с горячим намерением продолжить революционную борьбу, придав новый импульс силам, изменившим облик Европы. Во всяком случае, его страсть только возросла в результате краха восстаний от рук монархов и финансистов. Средний класс добился улучшения своего положения, бизнес получил свободу в управлении страной, но рабочим жилось во много раз хуже, чем раньше. Рабочий человек был все еще зависим — его эксплуатировали, заставляя производить товары на промышленных предприятиях. При этом пролетариат оставался как бы вне поля зрения, потому что у него не было никакой политической власти. А когда он был наконец признан — это сделали с тревогой, опаской и недоверием, потому что воспоминания о баррикадах Парижа, Вены, Милана и Берлина были еще слишком свежи.
Маркс рвался закончить бой, он считал, что все закончилось преждевременно, — и потому с нетерпением ожидал следующего восстания. Он предсказывал, что его возглавят мелкие буржуа, лавочники, торговцы и чиновники — все те, чьему существованию угрожала крупная буржуазия и которым почти ничего не досталось после недавних восстаний. Эти «маленькие буржуа» постараются соблазнить рабочих и склонить их на свою сторону, а затем вынудить вступить в бой против правящего класса.
Маркс с неохотой соглашался на этот союз, неизбежный, но краткий: «Для нас не может быть задачи изменить частную собственность — мы должны ее уничтожить; не сглаживание классовых антагонизмов — а уничтожение классов; не улучшение существующего общества — а построение нового» {13}.
Но как добраться с этими лозунгами до рабочих на континенте, чтобы подготовить их к этому социальному потрясению, особенно — из Англии? Для этого требуется организация, газета, также программа, способная завоевать их доверие, — и Маркс снова окунается в политику. Он восстанавливает старые связи с Союзом коммунистов, надеясь возродить организацию в Лондоне, и помогает учредить комитет помощи беженцам. Однако основная цель Маркса — создание газеты, еженедельного издания на немецком языке, объемом около 80 страниц. Газету можно будет распространять в районах проживания беженцев по всей Европе, но что еще важнее — ее можно переправлять на «вражескую территорию» — в Германию. Обновленный Союз расширит радиус своего действия, газета поможет оказывать давление на реакционные режимы, свободно говоря из Лондона о том, о чем вынуждены молчать на континенте {14}. У Маркса денег на газету не было, у членов Союза — тоже, поскольку почти все они были такими же беженцами, однако Маркс не терял оптимизма и верил, что средства найдутся. Он говорил Фрейлиграту, что с самого начала предполагал — первые недели будут особенно трудными. В то же время он начал читать курс лекций по экономике, таких как «Что такое буржуазная собственность?», для Просветительного общества немецких рабочих {15}, проводя встречи в уже знакомой комнате на втором этаже паба «Красный Лев». Маркс планировал оценить: если эти лекции будут пользоваться успехом, то позднее их можно будет опубликовать в газете.
Сейчас ему было 32, и выглядел он в точности как университетский профессор. Он носил потертый, длиной до колена сюртук, жесткую крахмальную манишку… но этот традиционный костюм джентльмена был дополнен небрежно повязанным вокруг шеи шарфом. В его иссиня-черных волосах пробилась первая седина, но борода сохранила цвет воронова крыла. Он не носит очки, только монокль в правом глазу, да и тот — исключительно для поддержания образа и чтобы еще больше усилить пронзительность своего знаменитого взгляда {16}. Стоя у доски, он терпеливо объясняет формулы и теории, которые со временем будут так же узнаваемы и известны, как и серые монолиты томов его «Капитала». Ученики Маркса — в основном его молодые коллеги, и потому они способны оценить, какой изумительный учитель достался им в его лице, с его резким рейнским акцентом и страстной речью; впрочем, среди них в основном ремесленники и интеллектуалы, и почти нет тех, кого нужно привлекать к работе Союза — рабочих. Их следовало поискать среди вновь прибывших беженцев, и Маркс целыми днями путешествует с одного конца города на другой, пытаясь собрать для них денег и таким образом завоевать их доверие {17}.
Удивительно, но конкуренция в области благотворительности была жесткой. В то время в Лондоне существовали десятки эмигрантских фракций, лидеры которых на краткое время поднялись на вершины власти в 1848 году — однако лишь для того, чтобы потом бежать в Англию, спасая свою свободу и безопасность. Оказавшись на чужбине, они образовали небольшой, но довольно активный кружок, этакий бассейн с акулами, постоянно сражаясь друг с другом за жалкие крохи финансирования, за внимание и политическую поддержку. Немцы были самой неоднородной группой, можно сказать — буйной в отношениях друг с другом и с другими группами, но вместе с тем и наиболее колоритной {18}. Сравнительно бесцветные англичане с удивлением наблюдали за немецкими ремесленниками и рабочими, словно за некими фантастическими существами в их зеленых кожаных плащах с капюшоном, с яркой отделкой и кистями, в остроконечных шляпах, украшенных пучком человеческих волос, с пальцами, унизанными кольцами — знаком принадлежности к той или иной гильдии {19}. Хозяева пабов с трепетом наблюдали за ними после попоек — казалось, немцы были способны поглощать бесконечное количество пива.
Немцы были серьезными и сильными людьми; они были уверены, что их пребывание в Англии не затянется, и потому не считали нужным адаптироваться к местным условиям. Различные эмигрантские лидеры считали себя главами нового движения, которое с успехом продолжит и завершит революцию. Они формировали комитеты, разрабатывали стратегию и даже создавали временные правительства, не признанные никем, кроме них самих и их немногочисленных последователей. Они вели себя шумно и с большим бахвальством, выставляя напоказ свою значимость и авторитет; время от времени дрались друг с другом, чтобы поддерживать в своих людях боевой дух. Однако возможности для расширения своего влияния — о чем они неустанно твердили своим «избирателям» — у них были сильно ограничены, поскольку единственным источником пополнения этих групп были несчастные, ютившиеся в ночлежках и доках Лондона. Соответственно, за право помочь этим новичкам немецкие фракции и соперничали — отчасти эти заботы были искренними, но присутствовал в них и корыстный интерес: желание набрать себе маленькую армию для грядущей революционной борьбы.