Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Маркс не считал себя одним из них, дразня их «демократическими диктаторами», которые выбирают себе министров по ночам из числа тех, кто сидит вокруг них в пабе. Кроме того, хотя его и так всю жизнь обвиняли в деспотических замашках, он утверждал, что не желает быть главой какого-либо государства, реального или воображаемого, а еще менее желает, чтобы ему возносили похвалы те, кого он сам, по словам одного из современников, считал «безмозглой толпой, чьи мысли и чувства подчинены исключительно интересам правящего класса» {20}.
Нет, он не хотел возглавлять их — он хотел их учить, ибо если его теории о ходе истории были правильными, то эти массы представляли собой будущее {21}. Он считал, что только они, вооруженные знаниями, подкрепленные
«Уром они не знают, где преклонят голову вечером; не знают, где взять еду на завтра… либералы, демократы, республиканцы или социалисты, сторонники самых разных политических доктрин и интересов — все они объединены одним: ссылкой и страданием… Одетая в лохмотья, нищая половина нашей нации просит милостыню у дверей иностранцев… наши соотечественники, беглецы, изгои блуждают по холодным мостовым блистательного мегаполиса, Лондона… На каждой улице этого города можно слышать, как сокрушается о своей судьбе кто-то говорящий на нашем языке…» {22}
Далее в обращении было сказано — для успокоения потенциальных доноров — что никто из членов комитета не будет иметь доступа к поступающим средствам, кроме того, Маркс пообещал публиковать ежемесячные сводки поступлений денежных средств и расходов. К середине ноября у фонда было достаточно денег, чтобы оказать помощь 14 семьям. Вскоре уже 60 семей могли рассчитывать на помощь фонда, а потом их число вырастет до 500 {23}. Группа также создала коммунальную общину в Сохо и организовала общественную столовую, а также мастерские, где эмигранты могли заниматься своим ремеслом.
Чтобы помочь в работе с беженцами, вокруг Маркса собирается инициативная группа из самых близких — Веерт, Красный Волк, Карл Блинд, Генрих Бауэр из Союза коммунистов и бывший прусский офицер и аристократ, коммунист Август Виллих. Женни, как всегда, исполняет обязанности секретаря, а вскоре в Лондон приезжает и Энгельс.
Он редко списывался с Марксом и Женни, поскольку почти сразу после отъезда из Кельна в мае прошлого года он, по его словам, «затянул портупею» и направился прямо в пекло боевых действий, в Баден, где стал адъютантом командующего 8 сотнями повстанцев Виллиха. Бадену суждено было стать местом последнего большого сражения немецкой революции, и Энгельс был буквально опьянен этим опытом {25}. В аду июньской жары он сменил мундир на простую блузу, и все социальные различия между командирами и подчиненными повстанческой армии исчезли окончательно {26}. Энгельс рассказывал Женни: «Я был в четырех сражениях… и обнаружил, что хваленая храбрость под огнем противника — довольно-таки обыденное качество человеческой натуры. Свист пуль тривиален… Я не видел и дюжины людей, кто вел бы себя в бою трусливо» {27}.
Число повстанцев в Бадене колебалось от 6 до 13 тысяч, но против них стояла 60-тысячная прусская и баварская армия {28}. Среди множества погибших был и Молл, гигант из Союза коммунистов, в свое время пригласивший Маркса и Энгельса присоединиться к группе в 1847 году {29}. Вскоре после его гибели, видя, что поражение неминуемо, Энгельс увел свой отряд через границу в Швейцарию, где уже искали убежища 10 тысяч повстанцев. Энгельс с самого начала хотел присоединиться к Марксу, однако не мог путешествовать прямым путем, через Францию, потому что границы были закрыты. Вместо этого он отправился на юг, в Геную, а затем из Италии — в долгое (и судя по всему, приятное) морское путешествие через Гибралтарский пролив в Англию {30}.
Марксы оставались на Лейчестер-сквер недолго. С помощью друзей они нашли двухкомнатную квартиру на Кингз-роуд в Челси. Тогда это не был столь модный район, как сейчас (большинство его обитателей были такими же отчаянными, как и Маркс), но по сравнению с Сохо это был шаг вперед, к тому же переезд в собственную квартиру случился как раз вовремя, чтобы Женни разрешилась вторым сыном {31}.
Когда Женни кричала в родовых муках 5 ноября 1849 года, весь город, казалось, откликался ей хриплым ревом. Толпа собралась на улицах, и хотя из окон своей квартиры Марксы ничего не могли разглядеть, кроме вспышек петард, они прекрасно слышали крики: «Гай Фокс навсегда! Помни пятое ноября!» Это был День Гая Фокса, когда англичане вспоминали предотвращенный и сорванный Пороховой заговор против короля и парламента.
Мальчишки в масках ехали по улицам верхом на деревянных ослах, а «Гаи» в лохмотьях стояли в тележках позади них и грозно потрясали растрепанными метлами, на которые тоже были насажены страшные маски, чтобы испугать зрителей на вторых этажах зданий. Играли оркестры, люди танцевали, пели и пили в честь победы порядка над силами разрушения и хаоса {32}. Маркс и Женни сочли счастливым предзнаменованием то, что их сын, Генрих Гвидо Маркс, родился в годовщину антиправительственного заговора, и в честь великого заговорщика дали ребенку прозвище Фоксихен {33}. Однако мальчик родился слабеньким. Маркс и Женни не могли позволить себе кормилицу, так что Женни пыталась ухаживать за ним сама, однако ребенок постоянно болел. Он плакал день и ночь, словно вместе с молоком матери впитывал «все невысказанные тревоги и печали», обуревавшие Женни {34}. Один из приятелей Маркса заметил как-то другому, что «юный коммунист, произведенный на свет самим Марксом, действует своим ревом на нервы окружающим, как и отец, но со временем наверняка станет таким же разумным» {35}. Он этого не сделал, и первые месяцы Женни в Лондоне были наполнены постоянной тревогой и отчаянием, потому что она ничего не могла сделать и бессильно наблюдала, как слабело ее дитя.
Энгельс прибыл в Лондон 12 ноября, через неделю после рождения Фокси, и снял комнату в Сохо. Его влияние сразу стало ощутимо — само его присутствие придало Марксу бодрости. Уже через несколько дней комитет по делам беженцев был реорганизован, из него были исключены все «маленькие буржуа» {36}. Даже если Маркс и допускал, что временный союз с ними в грядущей революции неизбежен, работать с этими людьми он не хотел. Маркс не простил — и не простит никогда — предательства буржуазии в революции 1848 года, а для Энгельса это предательство было еще очевиднее, потому что стоило жизни многим товарищам, с которыми он сражался бок о бок. Невзирая на то, сколь неотложными были нужды беженцев, эти двое друзей не желали работать вместе с представителями класса буржуазии.
Впрочем, Маркс не был столь щепетилен, когда дело касалось его личных нужд и интересов. Он был готов принять пожертвования на будущую газету и от бизнесменов, и от кого угодно — лишь бы этот человек помог набрать 500 фунтов. Такова была цена вопроса {37}. Маркс однажды написал: «В политике человек может объединиться хоть с самим дьяволом… Только он должен быть уверен, что это он обманывает дьявола, а не дьявол — его» {38}. Как и в истории с «Neue Rheinische Zeitung», Маркс был уверен, что, кто бы ни финансировал газету, писать Маркс будет все, что вздумается ему — а не спонсору. К середине декабря Маркс дал знать Вейдемейеру, что он нашел издателя и распространителя в Гамбурге — для издания «Neue Rheinische Zeitung, Politischoekonomische Revue». Уведомление об этом было опубликовано редакционным советом нового издания (расположенного по адресу квартиры Маркса в Челси) вместе с объявлением, что газета выйдет в январе.