Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Что касается его самого, то в качестве щита от надвигающейся катастрофы он использовал интеллектуальный труд. У него был замечательный способ разделять дела и личную жизнь (один писатель говорил, что Маркс считал подобные страдания буржуазным баловством, непростительным во время войны) {31}. В июльском письме к Фрейлиграту, описывая свои финансовые трудности, он предложил говорить о политике, чтобы отвлечь его от частных переживаний {32}. И даже в полном отчаянии и безденежье нынешнего июля, без малейших перспектив на будущее, он писал Вейдемейеру: «Наши личные обстоятельства плачевны, и тем не менее я доволен. Все идет очень хорошо».
Он считал, что на поверхность выплыли все внутренние взаимные конфликты тех, кто победил рабочий класс Европы в прошлом году, и теперь игроки злобно уничтожают друг друга {33}. На протяжении всего лета, пытаясь финансово обеспечивать свою семью, Маркс рассмотрел массу возможных прибыльных схем — от написания брошюр по экономическим вопросам до публикации новой газеты в Берлине. Он даже обратился к своему старому издателю Леске, долг которому за ненаписанную книгу по политэкономии так и не был погашен, чтобы узнать, не заинтересован ли тот в публикации его работ. Однако все эти схемы оставались просто схемами до середины августа — когда Франция окончательно отказала Марксу в праве проживания в Париже и поставила условие: либо он отправляется в Бретань, либо — прочь из страны. Таким образом, перспективы его дальнейшей жизни были даже более мрачными, чем в то время, когда он покидал Кельн {34}.
От отчаяния Маркс написал молодому немецкому юристу и социалисту Фердинанду Лассалю, ища у него финансовой поддержки, чтобы вывезти семью из Франции. Он просил Лассаля сохранить его обращение в тайне, но Лассаль, видимо, обсуждал положение Маркса с кем-то публично, что привело Маркса в ярость. Маркс терпеть не мог выглядеть слабым или уязвимым и не хотел, чтобы его враги были посвящены в его трудности {35}. Он говорил Фрейлиграту, что находит ситуацию «несказанно раздражающей» и что «самое тяжкое бедствование лучше публичного попрошайничества» {36}. Несмотря на уязвленную гордость, он принял от Лассаля деньги. У него не было иного выхода.
Маркс просил у французских властей выдать ему французский паспорт, чтобы переехать в Швейцарию, но ему отказали; единственным возможным местом переезда для него была Англия {37}. 23 августа он писал Энгельсу в Швейцарию, что покидает Францию и едет в Лондон, но Женни вроде бы разрешено остаться еще ненадолго, чтобы уладить все дела с переездом {38}. В более раннем письме к Энгельсу он настаивал на необходимости заняться коммерческой или литературной деятельностью {39}. Когда отъезд в Англию стал неизбежен, Маркс умолял Энгельса присоединиться к нему, уверяя, что найдет деньги на издание немецкой газеты в Лондоне. «Я все рассчитал точно… Ты не можешь больше оставаться в Швейцарии. В Лондоне мы займемся бизнесом… Я очень рассчитываю, что ты не оставишь меня в беде» {40}.
Маркс выехал из Парижа на следующий день и пересек Ла-Манш 26 августа {41}. Женни, Ленхен и дети остались в Париже еще на две недели, хотя полиция не оставляла их в покое и с большой неохотой позволила им остаться {42}. Если в первый раз Женни испытала весь ужас политической и личной драмы изгнания их с Марксом из Парижа вместе с многочисленными друзьями и соратниками ее мужа, то на этот раз она чувствовала только страх и отчаяние. Она была на седьмом месяце беременности, и по парижской жаре ей было трудно передвигаться. Нашлось несколько друзей, готовых помочь ей. Гейне, который был ближе всего к их семье в Париже, был все еще там, но у него были парализованы рука и нога, он напоминал скелет и весил всего 70 фунтов. Чтобы заглушить боли, он принимал три разных вида морфина и никогда не выходил из своей комнаты, хотя и продолжал писать стихи, диктуя их почти шепотом — из-за частично парализованного подбородка {43}. Этот человек, который когда-то спас малютку Женнихен от смерти, ничем не мог сейчас помочь Женни Маркс.
Чуть больше чем за месяц все прекрасное будущее, о котором грезила Женни, обратилось в прах. Теперь она отправлялась в Англию — холодную и дождливую страну, которой совсем не знала. С щедро ссуженными Фрейлигратом 100 франками Женни, Ленхен и дети (которым было уже 5, 3 и 2 года) отправились в Кале 15 сентября, а затем сели на пароход, идущий в Англию {44}. Многих своих попутчиков Женни знала лично и попыталась собрать все силы для путешествия. Она говорила, что люди, которые «клинком и пером воевали за счастье бедняков и всех угнетенных, были рады получить возможность заработать себе на жизнь за границей». Тем не менее, сама она ехала туда лишь с одной целью — после 6 лет неопределенности и неустроенности ей хотелось просто отдохнуть {45}.
Часть III
Бегство в викторианскую Англию
19. Лондон, 1849
Ад — это город, похожий на Лондон…
Мало справедливости и еще меньше — сострадания.
В 1849 году двухдневное путешествие через Ла-Манш из Франции в Англию было трудно и для более сильных натур, но от Женни оно потребовало всех сил, душевных и физических, какие она только могла собрать. Ей было 35 лет, она была на седьмом месяце беременности и с мая, после изгнания из Кельна, практически постоянно путешествовала, переезжая с места на место.
Промокшая, продрогшая, ослабевшая от морской болезни и уставшая от хлопот с детьми (которые тоже промокли, продрогли и были больны), она наконец-то плыла по Темзе и ждала встречи с мужем. Однако когда они прибыли, Маркса на пристани не было. Он слег «с чем-то похожим на холеру», а вместо себя встречать семью прислал своего друга поэта Георга Веерта. Таким образом, именно Веерт был первым, кто познакомил Женни, Ленхен и детей с их новым, странным и мрачным домом, провезя их на экипаже сквозь туман прямо к пансиону, который содержал на Лестер-сквер немец-портной — в самое сердце Вест-Энда. Она получила указание оставаться там, пока ее муж не будет в достаточно хорошей форме, чтобы найти постоянную квартиру. Маркс тем временем лежал в квартире на Гросвенор-сквер, принадлежавшей его другу Карлу Блинду, удачно женившемуся на богатой наследнице {2}.
Нетрудно представить себе усталость и внутреннюю опустошенность Женни, когда она сидела в маленькой, недостаточно протопленной комнатушке и размышляла о будущем. Второй раз она была силой вырвана из Парижа, яркого, роскошного и веселого, — и заброшена судьбой в город, которого она не знала, язык которого едва понимала. Этот переезд дался труднее, чем другие: семья стала больше, денег стало меньше, а еще меньше — перспектив на будущее, а также потому, что Лондон был конечной остановкой на краю Европы для тысяч таких же отчаянных путешественников, как они. Англия при королеве Виктории стала убежищем для свергнутых монархов, жуликов и повстанцев, предлагая каждому из них свою иллюзию — от свободы до репрессий. Один итальянец весело писал: «Бывшему деспотичному правителю 50 миллионов человек, голодному шарманщику и девчонке с метлой — эта земля, эта страна-убежище открыта всем» {3}. Однако английскй реформатор Джордж Джулиан Гарни более точно описал, что означала такая свобода для большинства беженцев: они были «свободны в своем праве ступить на этот берег и совершенно бесплатно погибнуть от голода под нашими ненастными небесами» {4}.
Как и Маркса во время его первого путешествия в Манчестер, ничто не могло подготовить Женни к той грязи, шуму и страданиям, с которыми она столкнулась в этом самом большом и богатом городе самой богатой и развитой промышленной страны мира.
Были части Лондона, где она могла бы чувствовать себя как дома, Гросвенор-сквер была одной из них. Там огонь каминов согревал все комнаты, а шелковые платья тихо шуршали по обивке мягких диванов, источавших покой и безопасность, к которым она так привыкла в своем родном доме в Трире. В Лондоне были даже районы, где можно было бы обосноваться в благородной бедности, не теряя атрибутов респектабельности при полном отсутствии богатства. Однако в Лестер-сквер не было и следа аристократизма, и мало что можно было принять здесь за респектабельность.