Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Техов прекрасно описал суть интеллектуальной мощи Маркса и его личные слабости. Мысленно Маркс всегда имел дело с Большим Событием — и потому у него практически не было времени на всякие мелкие глупости и повседневные вопросы простых смертных; в том числе он не всегда понимал, какие последствия имели его действия для людей, которых он любил больше всего.
Тревожный пример такого отношения можно было наблюдать на следующий день после приезда Женни в Лондон 17 сентября. Организация беженцев 18 сентября избрала Маркса одним из пяти членов совета управляющих {65}, можно предположить, что он присутствовал на этом заседании. Возможно, он был избран заочно, но если нет — Маркс поступил черство по отношению к своей семье. Он был слишком болен, чтобы встретить своих измученных путешествием жену и детей на пристани — но чувствовал себя достаточно хорошо уже на следующий день, чтобы присоединиться к своим коллегам в пабе и быть избранным в комитет помощи беженцам. Если Маркс предпочел находиться на заседании — то это был всего лишь еще один из многочисленных
Маркс, несомненно, заботился о своей семье, но предпочитал заниматься глобальными задачами, а не повседневностью, и потому Женни с детьми жилось очень трудно. Он был готов на любые личные жертвы во имя высокой цели — борьбы за изменение общества; однако его бескомпромиссная жесткость в борьбе против государства оборачивалась жестокостью к своим близким. Десять лет назад отец Маркса беспокоился о чрезмерном эгоизме своего сына, когда в Берлине Маркс самозабвенно боролся с младогегельянцами — и беспечно разорял при этом свою собственную семью {66}. Словно художник, целеустремленно преданный своей картине, Маркс переезжал с места на место, даже не сомневаясь, что семья следует за ним, потому что понимает важность его работы и признает его правоту. Эта уверенность в собственной правоте, возможно, в каком-то смысле ослепила его, и он не видел потребностей своей семьи.
А что же Женни? Показывала ли она когда-нибудь, что ей не так дороги идеи и цели Маркса, поскольку расплачиваться за них приходилось ей и ее детям? Все, на что мы можем опираться, — это ее письма, ее незавершенная автобиография и воспоминания ее друзей; однако на основании всего этого нельзя заподозрить, что в первые месяцы жизни в Лондоне ее лояльность хоть сколько-нибудь поколебалась. Конечно, она была женщиной XIX века, аристократкой — и традиция просто не давала ей никакого реального выбора, кроме как следовать за мужем и разделять его судьбу. Кроме того, она не хотела давать лишний козырь противникам Маркса — и потому могла не выражать протест открыто. Но даже при всех этих допущениях следует признать: Женни полностью разделяла взгляды своего мужа и полностью, до мелочей уважала потребности того, кого искренне считала гением. При всех его недостатках Женни любила Маркса, глубоко и полностью доверяла ему. Она осталась все той же юной романтической девушкой, которая, не колеблясь, бросила вызов обществу и семье, выйдя за Карла Маркса замуж; она считала дело его жизни и своим тоже. В своем письме Вейдемейеру, подробнейшим образом описывая их домашние и житейские неурядицы, она добавляет: «Не думайте, что я сломлена этими ничтожными страданиями, потому что я хорошо знаю: мы не одиноки в своей борьбе, а кроме того, я нахожусь в окружении самых любимых и близких мне людей, и мой любимый муж, основа и смысл моей жизни, всегда на моей стороне» {67}. Любой ее гнев был направлен только на тех, кого она считала предавшими Маркса. Любые жалобы она адресовала лишь правящему классу, борьбе с которым посвятил себя ее муж. Жизнь Женни была трудна, немыслимо трудна. Однако она никогда не обвиняла в этом Маркса. Все, чего она требовала от него взамен, — это верность.
Жизнь в Лондоне потрясла Женни, но это было внешнее потрясение, внутренний ее стержень не поколебался. Даже если бы она могла заглянуть в будущее, она вряд ли поверила бы, каким ударам и проверкам на прочность будут подвергаться ее сила и преданность мужу, который будет получать все новые политические и финансовые удары. А реальная трагедия Женни и вовсе будет личной…
20. Зальтбоммель, Голландия, август 1850
Когда я смотрю на здешнюю идилию, покоящуюся на мешках кофе, ящиках чая, тоннах селедки и бутылях масла, мне хочется стать поджигательницей и пройтись по стране с горящим факелом!
43
Русский перевод дан по: Переписка Карла Маркса, Фридриха Энгельса и членов семьи Маркса.
Сухим теплым июнем 1850 года, когда весенняя грязь и навоз высохли и превратились в облака пыли, поднятой копытами тысяч лошадей, Маркс обнаружил в своем существовании аварийный выход, портал в рай — по его представлениям. Убедив сотрудников и руководство в том, что его исследования весьма значимы, и получив нужные рекомендации, Маркс получил читательский билет в читальный зал библиотеки Британского музея {2}. Если бы Маркс был верующим, то библиотека стала бы для него храмом. Придя туда в июне — и посещая ее всю жизнь, — он нашел способ убежать от мрачной действительности.
В то время читальный зал еще не был той роскошной круглой библиотекой под сводчатым куполом потолка, которую можно увидеть сегодня. Это был скорее клуб для джентльменов — обитая деревянными панелями комната с рядами столов, а вокруг книжные полки от пола до потолка. Главным человеком здесь был иммигрант, итальянец по имени Антонио Паницци, приехавший в Англию в 1823 году в статусе еще одного нищего заговорщика, который даже не умел говорить по-английски. К тому времени как в 1850-м с ним познакомился Маркс, Паницци дослужился до должности хранителя читального зала печатных изданий {3}. Трудно не прийти к выводу, что уход «с улиц» благотворно повлиял на Маркса. Он был вдали от шума и пыли (как за пределами, так и внутри своей квартиры) и вдали от политических препирательств, которые вечно бурлили в Просветительном обществе немецких рабочих, Союзе и Комитете по делам беженцев. С самого начала его работы в музее изменения в его характере стали видны невооруженным глазом. В самом деле, единственным поводом для расстройства было только то, что он не может проводить там круглые сутки. Причина банальна — долги. Маркс подписал вексель на 20 фунтов у одного лондонского торговца, но у него так и не появилось денег для погашения этого векселя; он обратился к Карлу Блинду, у которого жил по приезде в Лондон и который сейчас находился в Париже, — с просьбой найти кого-нибудь, кто сможет ему помочь: «Если я не смогу расплатиться, случится публичный скандал, который — учитывая мои отношения с прусским посольством и английским министерством — может иметь для меня самые неприятные последствия». Но даже если бы он получил эти деньги, чтобы погасить предыдущий долг, это не решило бы всех вопросов. Для Маркса не предвиделось никакой возможности печататься, не было ни малейших перспектив получить оплачиваемую работу, и никто не мог ссудить ему денег — кроме разве голландского дядюшки. Однако, как писал Маркс Блинду, личные осложнения делали невозможным обращение за помощью к дяде в обозримом будущем {4}.
Тем временем Энгельс находился под сильнейшим нажимом со стороны собственной семьи, требовавшей от него порвать с опасными и богемными друзьями, в особенности с Марксом, который, как были уверены родные Фридриха, буквально отравил мозг молодому человеку. Сестра Энгельса, Мари, с которой он был особенно близок и которая вышла замуж за социалиста, предложила ему вернуться к работе — хотя бы до тех пор, пока партийные дела не пойдут на лад {5}. У отца Энгельса было более радикальное предложение: он хотел послать сына в Калькутту, откуда Британская Ост-Индская компания экспортировала громадные партии хлопка {6}. Сам Энгельс подумывал о Нью-Йорке — он надеялся уговорить Маркса присоединиться к нему, — но в итоге так ничего и не решил. Он знал, что ситуация в Лондоне была крайне нестабильна. Улицы Лондона буквально кишели беженцами, среди них были и писатели, и журналисты, пытающиеся продать свои статьи или опубликоваться за рубежом.
Энгельс выбрал единственный разумный вариант — начать работать у отца, чтобы поддержать не только себя, но и семью Маркса. Если дать Марксу шанс, полагал Энгельс, он напишет потрясающую книгу по политэкономии, что продвинет образование пролетариата на много лет вперед и подготовит его к революции. Маркс тоже считал себя обязанным сделать это, все, что ему было нужно, — это время, а в его случае время означало — деньги. Из них двоих более успешной была литературная карьера Энгельса — поэт, публицист и журналист, — однако он настолько высоко ценил гений Маркса, что готов был отказаться от личных амбиций, чтобы его друг мог писать без помех {7}.
Разумеется, отец Энгельса не знал истинных причин, побудивших Фридриха принять предложение вернуться к работе, но он был счастлив, что сын вернулся в семейный бизнес. В текстильной промышленности конкуренция была бешеная, и он хотел, чтобы за филиалом в Манчестере и английскими партнерами приглядывал кто-то из членов семьи {8}. 30-летний Энгельс должен был приступить к работе в ноябре и получать 200 фунтов в год плюс прибавка на всякие развлечения (для сравнения: банковский служащий получал около 70 фунтов в год, а семья из самых низов среднего класса с тремя детьми жила на 150 фунтов в год) {9}. В то же время долги все росли, и времени ждать первой зарплаты Энгельса не было. Возможно, вдохновившись его жертвой, Женни тоже решила сделать что-нибудь для облегчения их положения, а потому решила отправиться в Голландию, в Зальтбоммель, чтобы поговорить с дядей Карла.
Она говорила, что была в отчаянии по поводу их будущего, — и у нее был новый повод для беспокойства. Маркс не зря говорил, что он «отец семейства с крепкими яйцами» и что его «брак гораздо продуктивнее его творчества» {10}. Только что Женни поняла, что ждет очередного ребенка.
В августовском письме Марксу из Голландии Женни рассказала о своей поездке: «15 часов мы качались в море, 15 часов я страдала от ужасной морской болезни», потом мерзла во время регистрации, а потом пережила «жуткие объятия», когда Лион Филлипс наконец-то узнал измученную женщину, стоявшую на пороге его дома. Раздосадованная и смущенная тем, что во время ее визита в доме больше не было ни одной женщины, Женни решила сразу перейти к делу, не тратя времени, — и рассказала дяде, что если они не смогут воспользоваться частью денег из наследства Карла, то единственной альтернативой будет их отъезд в Америку. К ее ужасу, дядя Лион этот план одобрил, пока не узнал из объяснений Женни, что и для этого потребуются деньги. После этого «маленький человечек» помрачнел и стал разговаривать крайне раздраженно, подвергая критике все, во что верили Женни и ее муж. Филлипс был очень раздосадован, что он и его сыновья потеряли деньги из-за революций 1848 года. Женни вспоминает: «Как ни пыталась я подступиться к делу, все было напрасно… Вчера вечером я легла в постель с тяжелым, как свинец, сердцем и расплакалась, чтобы дать передышку усталому, разбитому, дрожащему телу… Милый дорогой Карл, боюсь, очень боюсь, что все мои усилия были напрасны, и в конце концов я даже не оправдаю дорожных расходов… Что я испытала со вчерашнего дня, сколько горечи и злобы, не могу тебе даже выразить».