Карлики-великаны
Шрифт:
– Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… – Сууркисат вспомнил слово: -…гальюн.
И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:
– Иначе я тебе глаз высосу.
Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.
– Через час лебедкой обратно подтяну, – пообещал Биркель. – Вам хватит… оправиться?
– Пойдет, – разрешил Трефаил.
Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться – механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду “полный вперед”.
Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная – с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное – чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.
– Мумукин, штаны снять забыл, – предупредил Сууркисат.
Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:
– А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…
С чувством глубокого удовлетворения – на борту даже нашелся старый номер “Чукчанской правды”, так что с туалетной бумагой проблем не возникло – Мумукин встал во весь рост и крикнул:
– Лысюка, ты дура-а!
Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения,
Трефаил тоже загорланил песню “Раскинулось море широко”.
Фал меж тем продолжал разматываться, и вскоре пароход ушел так далеко, что казалось, будто диссидентов собирались оставить в открытом море. И если Мумукин хоть как-то реагировал на происходящее, а именно – впал в панику, то Трефаилу все было параллельно.
– Герыч, не суетись, Биркель нас через час подтянет, – попытался он успокоить товарища.
Однако Мумукин не успокаивался. Он приводил аргументы, что погода резко испортилась, что волны ходят слишком высоко, что скорость шлюпки вдруг резко упала, и вода в кильватере уже не пенится, и пароход куда-то исчез…
Трефаил огляделся.
Действительно, раскинулось море широко. Настолько широко, что никаких ориентиров в поле зрения не осталось, ибо пароход действительно исчез.
А через минуту начался шторм.
Люлик понял, что влюбился в Лысюку, когда она призналась, что мечтает замуж.
– За кого? – Улыбка придала лицу морского волка не самое умное выражение.
– За Мумукина, – покраснела Лысюка. – Ой, а у вас руль оторвался…
Черная ревность обуяла душу моряка, который до сегодняшнего утра и слов любви не знал. Он вышел со штурвалом в руках на мостик и вдохнул полной грудью свежего морского воздуха.
Не помогло.
В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.
Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему-то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там – диссонансов? дисплеев? да какая разница… – найти не мог.
На корме стоял Биркель.
– Где эти твои… клиенты? – как бы между прочим спросил Люлик у брата.
Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:
– В трех кабельтовых отсюда.
Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.
– Ну что же, – ухмыльнулся он, – тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.
С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого “Ботаник” побежал значительно резвее.
– Это была наша единственная шлюпка… – убитым голосом констатировал
Биркель.
– Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, – отмахнулся старший брат.
– Там груз лежал… – продолжил младший.
– Много?
– Нет. – Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. – Но это были бриллианты.
– Ну это ерунда, не переживай. – Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: – ЧТО?
– Бриллианты, десять штук, с перепелиное…
Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.
– А где штурвал? – Люлик в третий раз осмотрел рубку.
Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.
Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:
– Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.
Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:
– Нямня Назуковна, будьте моей.
Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.
– У вас часы бегут, – пожаловалась Лысюка.
– Где? – удивился Касимсот и посмотрел на компас. Потом на Нямню
Назуковну. Потом на кувалду, которую она нежно прижимала к декольте.
– Это что у вас?
Лысюка покраснела, но ответила с достоинством:
– Это у меня грудь.
– А на груди?..
– Бюстгальтер…
– А на бюстгальтере?
– На бюстгальтере инициалы… – вспыхнула Нямня.
И она показала вышитые люрексом литеры Х и Б.
– Почему Ха и Бэ? – не понял Люлик.