Карнавал
Шрифт:
Почему мы всех их называем больными? – подумала Одноклеточная. – Потому что они лечатся? Но если лечатся все и если все больны, то, значит, больно общество. Но, даже если общество перестанет лечить всех, оно не станет здоровым. Все эти люди действительно больны.
– Ну ты, дура! – сказал мужчина снизу. Его слова слышались совершенно отчетливо. – Ну ты, дура! Ну ты и дура! Я думал, что ты дура, а ты дура!
Толпа снова засмеялась, оценив качество шутки.
Зачем нужны все блага цивилизации, подумала Одноклеточная, если они не могут защитить от первого попавшегося подонка?
– Почему, когда люди собираются вместе, – спросила она, – они обязательно тупеют?
– Не обязательно, – ответила женщина, – а только тогда, когда чувствуют силу. Для этого и собираются.
– Чтобы почувствовать силу?
– Нет, чтобы отупеть. Это не хуже водки, но бесплатно.
Одноклеточная отошла от окна.
– Хорошо, – сказала она, – я согласна. Я отдам вам эту цепочку. Но она мне очень дорога, не из-за цены.
– Как память?
– Как память.
– Расскажите мне.
– Я не умею рассказывать. Когда я рассказываю, у меня получается не то, что я хотела. Мне кажется, что я издеваюсь над своими воспоминаниями.
– А вы не старайтесь рассказывать, – сказала женщина, – просто говорите слова.
– Просто слова… Это память, память о подруге. У меня не было ни друзей, ни подруг. И нет. Я сама в этом виновата. Я не могу жить как все. И я же привыкла жить так, и я уже не хочу жить иначе. Но когда-то у меня была подруга, единственный раз за всю жизнь. Она была старше меня года на два, на три. Мы жили в одном дворе, учились в одной школе. Там, в центре. Она была старшей и поэтому всему меня учила. И всем делилась. Мы рассказывали друг другу все. Однажды в ее классе появился новенький, с тех пор она говорила только о нем. Она мне рассказывала о своих чувствах; она тоже не умела рассказывать, но рассказывала так часто и так много, что я все понимала. Я ее прекрасно понимала – так, будто я сама была влюблена. Я никогда не встречала настоящей любви, но до сих пор верю, что она есть. До сих пор верю. Но он был ей не пара. Он был очень талантлив. И, наверное, красив тоже; она показывала мне его издалека. Подойти ближе я стеснялась. Он был музыкантом и уже тогда выступал на международных конкурсах. Он почти не учился в школе, но все знал. Он мог все себе позволить, он даже на машине ее катал и делал подарки, тайком от родителей. Однажды он подарил ей эту цепочку, а она отдала ее мне, на память.
– А потом он уехал?
– Нет, потом они уехали вместе. Она подарила мне цепочку в последний вечер. В последний раз, когда я видела ее. Я хорошо запомнила ее лицо, особенно глаза. Ее глаза в тот вечер были большими-большими и глубокими и ни на что не откликались. Как вода в колодце – над ней шумит ураган, а вода спокойна, как зеркало. Чтобы она ни делала, ее глаза не менялись. Потом они угнали машину и уехали. Они собирались поехать куда-то на восток, потом куда-то на запад, там пересечь границу, продать машину и остаться вместе. Я верила, что у них все получится. Но мне было тогда лет десять и я еще верила в сказки.
– А ваша подруга?
– Она не верила, не верила ни одной минуты. Перед отъездом она показала мне баллончик с ядом, который она специально купила. На тот случай, если побег не получится.
– И что же?
– Они исчезли оба. Я слышала, что они погибли, но не знала как. Об этом запрещалось говорить. Но я знаю, что они были вместе недели две. Наверное, это стоило всей оставшейся жизни. Вот с тех пор я и верю в любовь.
Она сняла цепочку и положила на стол.
– Возьмите.
– Я не могу взять, – сказала женщина.
– Возьмите, вы сможете ее продать сегодня, а завтра принесете деньги. Если не успеете продать, то принесете так. Наверное, можно заплатить не только деньгами.
Она встала и вышла.
Женщина еще несколько минут сидела неподвижно, глядя на цепочку. Потом взяла ее и положила в кошелек.
13
В свободе сущность человека – ведь человек, лишенный свободы, ведет себя как животное. А если же нет, это значит, что никакая сила не способна лишить его свободы.
Среди дня собрали экстренное совещание. Уровень травматизма в лечебнице возрастал с каждой неделей, воспитательными мерами этот рост сдержать не удавалось. Дело в том, что все больные содержались в огромных палатах, на 50-70 человек каждая. Изо дня в день одни и те же люди собирались вместе. В палатах создавалась особая иерархия. Применяя термины доктора Листа, можно было сказать, что каждая палата превращалась в многоклеточное существо. В каждой палате был свой лидер или группа лидеров – люди, наиболее жестокие из всех. Следующей ступенью были люди слабые, но разумные, способные предлагать выгодные решения и улаживать сложные дела. Первые две ступени иерархии пользовались большими преимуществами. Несколько ниже стояли тупоголовые боевики, способные исполнить любой приказ. Таких в каждой палате было полтора или два десятка. Остальные же касты были низшими, предназначенными исключительно для физических и моральных издевательств. Такие несчастные составляли большинство. Обычно они привыкали к моральным издевательствам, а издевательства физические как раз давали тот самый уровень травматизма. Немногие умные люди из высших каст посвящали свое время изобретению все новых и новых издевательств. Некоторые из них могли бы посрамить даже известного маркиза. Если же кто-то из низших каст начинал бунтовать, его делали козлом отпущения и даже самые несчастные вымещали на таком свою накопившуюся злобу. Количество травм неизменно росло.
Самыми тревожными были изменения в психологии этих людей, которые проявлялись все яснее. Большинство из тех, кто относился к низшим кастам, начинали воспринимать такой порядок как должное и безропотно сносили все унижения. Психология мучителей тоже менялась: если вначале они издевались над людьми только потому, что их собирали вместе, а ничего более интересного они придумать не могли, то теперь высшие касты с удовольствием шли в лечебницу именно для того, чтобы развлечься избиениями и унижениями беззащитных. Ни разъяснительные беседы, ни строгие наказания не давали результатов, да и не могли дать: человек, лишенный свободы, либо сохраняет свободу духа, либо перестает быть человеком. Последнее значительно чаще. Пока еще не случалось травм со смертельным исходом, но близость к этой красной черте была очевидна.
Сегодня произошло ЧП: одна из неподчинившихся террору жертв нашла спасение в зале заседаний. Здесь этот человек мог передохнуть – до поры до времени. Никто не знал, что делать с ним дальше. Когда непонятно что делать, нужно собирать собрание – любая проблема растворится в общей неразберихе.
Человек, спасающийся от преследования, был в лечебнице новеньким, но на его лице уже красовался свежий шрам – результат знакомства с местными обычаями. Человека со шрамом выставили у президиума (чтобы лучше был виден) и начали разбирательство. Однако толпа в несколько сот человек предусмотрительно собралась на площадке перед залом заседаний и нетерпеливо ожидала выдачи жертвы – решение было предопределено. Добрая старушка, почти буколической наружности, открыла собрание. Никто из руководства на собрание не явился. Хороший садовник вначале позволяет людям протоптать дорожки и уже после этого планирует разбивку сада; хороший руководитель вначале позволяет событиям выбрать русло и уже после этого идет впереди потока.
– Скажите мне, пожалуйста, молодой человек, – спросила добрая старушка, – почему вы им так нужны?
– Я отказался застилать постель, – ответил человек со шрамом.
– Не понимаю, – сказала старушка, – почему из-за такой мелочи собралась такая толпа.
– А вы помните, с каких мелочей начинались мировые войны? Для убийств не нужны причины, достаточно поводов.
– Но вы совершенно не правы, – сказала добрая старушка, – застилать постели нас обязывает распорядок дня. Я сама застилала свою постель, когда мне было всего три года.