Картины из истории народа чешского. Том 2
Шрифт:
— Маркграф Пршемысл нрава покорного. Воспитан он и предназначен сану духовному. Дух его спокоен и юн. Я назову его по имени, и сын мой вернется и упадет предо мной на колени. Умерьте свой гнев и простите его молодости его ради, ибо вижу и понимаю, что действует он в великом смятении душевном. А коли все же. горит ваше сердце от обиды, нанесенной королю вашему, обратите ее со мной вместе против тех, кто замыслил заговор.
Но послы, принесшие дурную весть, хмурятся. Их руки сжимают рукояти мечей, лица мрачны, гневно сдвинуты брови, головы низко опущены, и легко понять, что согласиться они не могут.
— Король, маркграф
И когда он назвал по именам человек десять, а то и двадцать вельмож и дворян, что перешли на сторону королевича, понял Вацлав, что надобно ему защищать свою землю мечом.
Король, первый среди рыцарей, владеет тремя богатствами: есть у него душа, облаченная в одежды благочестия и принадлежащая Богу, меч, обагренный кровью и отданный славе, и, наконец, земля плодоносящая, что не принадлежит никому, кроме самого короля.
Вправе ли Вацлав колебаться? И он приказал собираться всем, кто верен ему. Созывая вельмож, он велит сгонять войско. Но из крепостей, верных ему, поспешают посланцы и говорят:
— Уже поздно, король. Бунт ширится, дворяне идут с Пршемыслом! Твоим войскам не сравниться в силе с его войском.
Дрогнул король. Повелел гнать прочь послов и немедля опустить за ними ворота.
И когда остался Вацлав один и наступила ночь и начал он засыпать, из груди его вдруг вырвался крик. Трижды повторил он имя сына своего Пршемысла. В муках, в тоске и отчаянье (ибо верно утверждение, будто отвергнутая любовь жжет сильнее ненависти) провел король ночь. На рассвете он повелел страже на стенах крепостных трубить в трубы, издавая звуки низкие и высокие. И рыцари поняли, что король собирается в путь. Когда он вместе со своей великолепной дружиной добрался до города Праги, то приказал объявить, что принимает условия Пршемысла и соглашается разделить с ним власть и страну. И сошлись тогда люди Вацлава с людьми Пршемысла для переговоров и порешили: быть договору и миру быть.
А вскоре встретились и короли.
Младший король с величайшей учтивостью приветствовал короля старшего. На юном его лице не скользило ни тени гордыни или высокомерия, он был серьезен и невелеречив, говорил неспешно, как и должно говорить тому, кто в себе уверен и кому на роду написано вершить дело правое. Король же Вацлав, отцовскому сердцу которого нанес молодой король удар, не мог. не заметить в себе некоего непостижимого изумления и счастья, что тот, кто оказался на такое способен, — был ему сыном!
Когда окончились деловые церемонии и страна была разделена и определены правомочия обоих королей, вельможи и епископ удалились, Пршемысл скинул со своих плеч плащ и воскликнул:
— Король, простите меня и отрекитесь, или помилуйте! Коли желаете наказать, то накажите, поступайте со мной и с моими бедными мечтами, как вам будет угодно, но, во имя веры в Бога единого, не лишайте меня своей дружбы! Поверьте, я предан вам всей душой. Что же касается бунта моего, то он мне предначертан свыше! Всего, о чем я мечтаю и что в моих силах свершить,
Пршемысл продолжал свою речь, но король Вацлав с презрением пожал плечами, и сердце его сжималось от гнева.
Такова душа человеческая: насилие и даже предательство не столь больно ранят ее, сколь слово, сказанное не вовремя устами, которые всегда выражали покорность.
Вскоре папа римский в Немецкой империи призвал двинуть войска на императора. Рыцари, ленники и целые толпы дворян устремились в лагери. Одни присоединились к знаменам папы, другие пошли с полками императора. И трудно было определить, какое войско превосходит в силе и какое смелее рвется в бой. И среди тех и среди других были мужи, что искали славы и наживы.
Король Вацлав (который недавно встал на сторону папы), услыхав, что надвигается война, поспешил в Моравию и собрал там войско великое. Приумножив его полками угорскими и австрийскими, он двинулся с войском в Чехию, держа путь на Вышеград. Началась оттепель, и тяжелые кони проваливались в осевший снег, вслед за войском тучами слеталось воронье, подбирая падаль. Король выстроил полки широким рядом, потому как в следах от копыт стояла вода и Кони не могли ступать в следы старые. Конница тащилась по талому снегу, лошади с намокшими хвостами, по брюхо в воде, солдаты в насквозь промокших сапогах. Мозги затуманены ложью, надеждами и сомненьем — так и плелось войско через Иглаву, Брод, Часлав и, наконец, поползло вдоль реки к Граду.
Те, кому чертовски повезло узреть короля, спрашивали друг друга, прижмурив один глаз (чтоб было ясно, о ком идет речь):
— Ну что? %арит? Схватится с младшим королем? Или, может, правду говорят, что двинемся мы на Немецкую империю? Э! Да кто же в такое поверит!
Король, конечно, молчал. Его могучие плечи высились над плечами Бореша из Ризенбурга.
Король ехал молча, погруженный в думы, не управляя конем, а лишь опираясь тыльной стороной правой руки о луку седла и сжимая кулаки, он размышлял о младшем короле: его простодушие и твердость, его естественное желание побеждать и биться, пожалуй, даже нравились Вацлаву, однако король был оскорблен! И горло его сжимало бешенство.
Добравшись до Вышеграда, отошедшего по договору к тому, Вацлав приказал послам отправиться к младшему королю и вызвать его померяться силами. Пршемысл, выслушав короля, просил их подождать и разместил в великолепных покоях. А сам тем временем обратился к своим дворянам:
— Вы должны мне дать совет. И потому прошу вас, а именно тебя, епископ Миколаш, и тебя, мудрый Цтибор, и вас всех, благородные рыцари и вельможи, сказать свое слово.
— Беда стучится в двери, — изрек епископ, — но советы давать трудно, ибо как посмеем мы пойти против воли императорской? В делах государственных и в правах своих император не может быть ограничен. И потому ступай со своим войском под знамена императора!