Картины из истории народа чешского. Том 2
Шрифт:
В ответ и в знак согласия дворяне схватились за мечи, и выбор был сделан. Дворяне встали против короля.
Конечно же, дела австрийские мало трогали их, и распри между императором и папой были им безразличны, и не интересовали их ни гвельфы, ни гибеллины, но они использовали имена и события, ибо так можно было прикрыть свои собственные интересы: видимо, один из недовольных жаждал насладиться местью, другой надеялся изменить ход событий и увековечить свое имя, третий мечтал о славе воинской, пятый оставался человеком честным, десятый был немного гибеллином и этот, десятый, уже видел восхищенным взором своим рыцарей, которые пойдут вслед
А потом настало время недовольным обратиться к королевичу.
Пршемысл, юный маркграф Моравский, находился в тот час на литургии, в храме Святого Вита вместе со своими наставниками. Богослужение подошло к концу, опустились сумерки, лил дождь. На западе громоздились багровые тучи, и синий свет едва пробивался сквозь них.
Королевич плотнее запахнулся в плащ и собирался уже идти, когда к нему приблизился епископ по имени Миколаш и, испросив разрешения, присоединился к его свите. Он задавал приближенным вопросы, расспрашивая о делах церковных. А Пршемысл тем временем стоял в нерешительности, размышляя, пуститься ли в путь иль дождаться, пока кончится дождь.
Королевичу уже исполнилось пятнадцать. И был он очень хорош собой, на нежном лице отражалась вся прелесть, все мечты и все восторги юности. Волосы его отливали бронзой, глаза были большие и темные, а голос звучал словно прекрасная музыка.
Когда дождь, хлынув вовсю, захлестнул двери и момент был упущен, Пршемысл отступил в глубь храма, а слуги и отроки-пажи, что всегда окружали королевича, столпились у самых стен. Королевич, улыбаясь, вошел в полумрак храма и встал, задумчиво опершись локтем о высокую спинку скамьи. Обе грезил, как только можно грезить в его лета. Он думал о своем отце, и в памяти его встала картина, полная ужаса и страха.
Полноте, было ли это на самом деле? Не ночной ли это кошмар?
Давно, когда Пршемысл был еще совсем малым дитятей, королю случилось в дикой скачке на охоте лишиться глаза. Он повернул назад, добрался до Праги, и вот уже в Граде послышались его торопливые шаги.
Кунгута, увидав его входящим в залу, вскрикнула, но король, по щеке которого стекала кровь, король могучий, сильный, широкоплечий, отвернув голову и прикрыв ладонью пустую глазницу, произнес:
— Чего ты плачешь? Зачем людям два глаза? Разве нельзя обойтись одним?
Страх, тревожные мечты и гордость королевича, рожденного вторым, изменили слова и смысл ответа. Он услыхал их так: «У меня два сына. Я люблю Владислава, и мне нет дела до того, который зовется Пршемыслом!»
Итак, королевич окунулся в мрачные воспоминания. Тут к нему приблизился Цтибор, по прозванью Мудрая Голова, и сказал:
— Я жду тебя, король, в этот поздний час епископ Миколаш задерясал твоих наставников. Король! Мертвому не вздохнуть, битвам минувшим не зазвучать, человеку ослепленному не прозреть и не вернуться на путь истинный!
— Ах, — воскликнул Пршемысл, — К чему ты говоришь со мной, как пастырь духовный, и почему величаешь королем?
— Я говорю то, что вошло в мое сердце. Так величают тебя и дворяне, которые между собой дружны и воли доброй, но гневаются на короля Вацлава.
И, промолвив это, Цтибор стал перечислять
Кровь бросилась в лицо королевича, но во взгляде его притаились мрак и ожидание.
И тогда Цтибор снова заговорил. Он взвешивал деяния, добрые и злые, и речь его была неспешной и негромкой.
Когда отзвучали его последние слова, королевич очнулся от оцепенения и вдруг отчетливо увидал дворян, обступивших Цтибора, и скамью, на которую он опирался. Они называли его королем, и в цвете их плащей скрывалась слава и тайна. Пршемысл ответил согласием. Всей душой он принял сторону знати, дав понять, что мечтает о подвигах королевских.
В тот же миг дьякон зажег свечу из воска и сала. И в дрожащем свете королевич разглядел косматые брови и шрамы на лицах, и блики, играющие на латах, и руки, скрестившиеся на эфесах. На него пахнуло битвой, и он повелел присягнуть ему в верности.
В тот час, когда пировал король Вацлав со своими приближенными и вел сокровенные беседы, послышалось вдруг конское ржанье и цокот копыт. Из леса на поляну выехали всадники. Спешившись, они кинулись к воротам, торопливо бросив коней пред самым замком.
— Где король?
— В трапезной беседует со своими приближенными.
— Впусти нас, приятель, да поскорее, мы несем дивную весть.
Они вошли в залу, и король велел им говорить прямо и без всяких околичностей.
— Господин, — вскричал Бореш, который более всех любил короля Вацлава, — вероломны земли нашей объединились и привлекли к делам своим бесстыдным сына твоего, маркграфа Пршемысла, и объявили его младшим королем!
Услыхав эти слова, король поднялся, а за спиной его всколыхнулись черные одеянья разбегавшихся поэтов. С минуту царила тишина, ибо король не решался задавать вопросы, пирующие же и те, что принесли злую весть, не сводили глаз с его рта. Молчание затягивалось, но Бореш нарушил его:
— Король, видно, страдает душа твоя, иль, может, ты размышляешь, какую придумать кару? Того угадать я не в силах, но я всем сердцем желаю, чтоб не проявил ты снисхождения!
Королю, вдруг стал отвратителен вид столов пиршественных. Он ударил в ладони, зовя стольника, и приказал, чтобы карлики и шуты, что жмутся позади пирующих, унесли остатки яств. И было видно, как уродцы исчезают под столешнями. Столы, поднявшись, заколыхалися, поплыли и вдруг пропали. Затем слуги роста высокого принесли свечи, и король, прояснев лицом, поведал так: