Картины из истории народа чешского. Том 2
Шрифт:
После епископа молвили еще трое иль четверо, а то И пятеро дворян. Последним говорил Пршемысл. Он встал и голосом, не слишком высоким и не слишком громким, кратко и твердо, без околичностей, как оно и положено молодости, что не ведает робости и не нуждается в красивых словах, заявил, что ему и в голову не взойдет уйти когда уже явилось другое войско. Кабы король Вацлав желал объединиться с войском императорским, он мог бы сделать ото еще на Дунае. Отчего же не уходит он с земли Моравской?
— Что ж, — продолжал он, — за совет спасибо, но я остаюсь здесь, на этой земле! Приказываю вам, дворяне, и настоятельно требую ворота запереть!
Сказав так, повелел Пршемысл передать послам свой ответ и удалился, повергнув стариков в изумление. Раздирали ль их язвительные сомнения иль соглашались они с решением молодого короля, поверьте, им было над чем задуматься!
Король же Вацлав, обнаружив на следующее утро, что городские ворота заперты, а каменный мост неприступен, на день восьмой перешел со своим войском через бубенский брод, и расположился в окрестностях Бржевнова. Дознавшись, однако, что Пршемысл запасся множеством воды и хлеба, и оценив и взвесив силы свои, отошел Вацлав к Жатцу и захватил его, заняв поместья приверженцев младшего короля Пршемысла. После чего по всей земле прокатились бури и сраженья. Многие дома были сожжены, и школа при Святовитском храме разорена. Бои вспыхнули повсюду, и Пршемысл победил.
В это время умерла Кунгута, мать Пршемысла.
Король Пршемысл захватил всю страну. Он правил, исполняя дела королевские, а отец его находился в Мейссене, обеспечивая себе военную поддержку. Собирал войско, не сильно надеясь на удачу.
Над Крушными горами стояла крепость, называемая Мост. Она стояла на мейссенской дороге, охраняя ее безопасность и властвуя над окрестностями. Бореш, знатный дворянин, перешедший на сторону Вацлава и преданный ему ленник, взял приступом эту крепость и укрылся в ее крепких стенах. И была та крепость словно корабль, готовый принять войско Вацлава.
Пршемысл, услыхав такое, двинул на Бореша своих чехов и мораван.
Они выступают стройными рядами, на самом высоком древке развевается Божья хоругвь. В первых рядах скачут тяжелые кони: шеи выгнуты, хвосты — в отлет, ноздри в кровавой цене. Доспехи на рыцарях сверкают в лучах ноябрьского солнца, на мечах молниями вспыхивают блики, молодые лица радостны, голоса звучат доверчиво.
Пршемысл гарцует на своем коне в центре войска. Он статен и юн, он весь — олицетворение надежды, бесхитростности, молодой силы и порыва. Вслед за всадниками шагает пехота; обремененная щитами и копьями, мечами, ранцами и прочим солдатским снаряжением. Над войском стоит смрадный дух сытной пищи и пота.
Поодаль движется обоз. Он тяжело гружен лестницами, осадными и метательными машинами. Самую тяжелую из них приходится подпирать кольями. Две пристяжные красиво идут в отлет.
И вот когда подошли они к самой крепости, Пршемысл не дал солдатам передохнуть: к чему ожидание? И бой начался!
Сам король рубит кусты, король сам, своими руками, заполняет ров. Меч в правой руке, глаза устремлены к зубцам башен! Вперед, лбом в стену, без воинской хитрости, без военных познаний.
Люди волокут лестницы, кидаются к воротам. Видно, как мелькают острые жерди, раздавая вокруг удары. Топоры, молоты, тяжелые чушки отскакивают от окованных ворот. Ров завален, громыхает таран, барабанят о щиты камни.
Битва уже в самом разгаре, и ворота вот-вот поддадутся, но тут на горизонте появляется черная туча приближающегося войска. Солдаты, рассыпавшись, мчатся в атаку, ударяют
— Король Пршемысл, — заявляет Бореш, — вотще! Ты славно бился, но ворота мои устояли пред твоей атакой. Мы — хозяева Моста, и поле боя — наше, а твои вояки разбежались кто куда! Ты бился отважно: слетело много голов, но теперь тебе конец. Ты разбит! Что остается тебе, как не позорно просить милости!
— Бореш, — ответствовал ему Пршемысл, — так уж повелось, один выходит из боя победителем, другой — побежденным. Я проиграл в честном единоборстве — о каком позоре ты говоришь? Мой щит прогнулся, но не поддался, ремни доспехов моих перебиты, но вот я стою пред тобою в доспехах. Я не бросил ни щита, ни меча своего. Ступай-ка к своему господину и старшему королю да передай, что я отвечу на все его вопросы, как и положено тому, кто не бежал бесславно с поля боя!
В январе месяце между Вацлавом и Пршемыслом начались переговоры. Большая часть земель и власть перешли к Вацлаву, а Пршемыслу оставалось довольствоваться лишь малой толикой. Свары утихли, и похоже было, что должно наступить согласие, ведь оба государя испытывали друг к другу чувства теплые. Они любили друр друга, но монаршие устремления разделяли их, словно гремящая кольчуга, словно доспехи военные, и мешали упасть друг другу на грудь.
Они любили один другого, но их разделяли громы и сполохи битвы. Король Вацлав видел, что поползновения Пршемысла простираются от края до края земли Чешской. Вацлав понимал, что в мыслях своих тот не может примириться с потерей ни единого города, ни деревни, видел, что тот втайне стягивает новые силы. Но Вацлав был так же непримирим и, желая противостоять этому, попросил помощи у Австрии, а папу умолял наказать Пршемысла и епископа Микрлаша, ибо воспротивились они воле архипастыря и помогают гибеллинам.
В начале февраля 1249 года Вацлав подошел к городу Праге, по оттягивал время штурма. А так как за крепостными стенами случались стычки, король приказал войску отходить к Жатцу, а сам перебрался в крепость Звиков.
Пршемысл, увидев сильное войско Вацлава, послал в крепость епископа Миколаша, да еще кустода Германа, и пробста Тобиаша, и архидьякона Радослава, чтобы спросили короля, что-де он замышляет и какова будет его милость?
И, встав перед королем, молвил епископ Миколаш:
— Король, ты победил в бою, и во власти твоей покарать иль помиловать! Молви, в какую сторону склоняешься ты: к милости или к мести? Хочешь ли ты и впредь наказывать сына своего?
— Так вот кто, — ответствовал ему король, — нашептывает Пршемыслу злобные советы! Это ты, кто первым взбунтовался против короля! Это ты, епископ, ослушавшийся указаний папских!
После чего с лицом, искаженным яростью, распахнул Вацлав настежь двери в темную залу и выдал епископа воинам, приказав заточить его в башню вместе с кусто-дом Германом и пробстом Тобиашем, а также архидьяконом Радославом.
Когда мороз и ветры, проникнув сквозь щели в стенах, выстудили темницу и в ночной тишине стало казаться, будто башня качается, накреняясь из стороны в сторону, и когда тяжесть громоздящегося времени сдавила епископу глотку и, стянув, собрала в морщины кожу на его лице, стражники повели его в залу, где пылал огонь и слуги позвякивали серебряными сосудами и где в углу сидел музыкант, сопровождавший свои стихи игрой на лютне. Король жестом оборвал музыку и повелел чтецу умолкнуть. Потом обратился к епископу: