Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию
Шрифт:
Меня это очень привлекло, потому что я увидел параллели между созданием литературных текстов и терапевтической практикой. В моем понимании, как «хорошее литературное повествование <...> описывает драматические события, привлекающие наше внимание <...> но эти события должны быть описаны преимущественно в сослагательном наклонении, чтобы позволить читателю "переписать" их и тем самым создать возможность для игры его воображения» (Bruner, 1986. С. 35), так и эффективная психотерапия связана с вовлечением людей в «переписывание», пересмотр их позиции в отношении тяжёлых жизненных ситуаций таким образом, чтобы они пробудили любопытство, интерес к возможностям человека и запустили игру воображения.
Описывая участие читателя в конструировании сюжета текста, Брунер ссылался на метафору «путешествия» и аналогию «картирования». Это вызывало у меня очень сильный резонанс. Я почувствовал,
Сходным образом, когда люди впервые вовлекаются в терапевтическую беседу, в которой они реконструируют, пересматривают, преобразуют историю собственной жизни, часто кажется, что они отходят от привычного и известного и отправляются в путешествие к какой-то новой цели, но без карт. При этом по мере того как процесс преобразования набирает обороты, становится понятно, что люди опираются на набор карт, имеющих отношение к уже совершённым путешествиям, и что они знают достаточно много о том, как создаются карты. В ходе подобных бесед «новое путешествие становится самостоятельным явлением, хотя во многом его изначальный облик заимствован из прошлого».
В том, что касается художественных текстов, нарративный модус «ведёт к заключениям не о незыблемых истинах, не о том, что точно известно в объективном мире, но о различных перспективах, которые могут быть сконструированы для осмысления опыта» (Там же. С. 37). Брунер предположил, что подобный вклад в расширение возможностей, доступных читателю для осмысления текста, — это дар великого писателя: «Дар великого писателя читателю состоит в том, чтобы сделать его (читателя) лучшим писателем» (Там же. С. 5). Сходным образом в терапевтическом контексте нарративный модус может создать пространство для «различных перспектив, которые могут быть сконструированы для осмысления опыта». Умелый практик может помочь людям более полно вовлекаться в конструирование историй их жизни и более активно выражать их авторскую позицию.
Текст и драматическая вовлеченность
Согласно Брунеру «...истории, обладающие литературной ценностью, конечно же, повествуют о событиях реального мира, но они наделяют этот мир чем-то новым, неизвестным, спасая его от очевидности, наполняют его брешами и пробелами, заставляющими читателя (в бартовском смысле[6]) становиться писателем, сочинителем виртуального текста в ответ на реальный. В итоге именно читатель должен "сочинить" для себя то, что он намерен делать с реальным текстом» (Там же. С. 24).
Хорошо структурированные романы захватывают читателя. Это происходит именно потому, что авторы используют целый набор различных приёмов для усиления драматической вовлеченности читателей в чтение текста, приглашая их поучаствовать в развитии сюжета и прожить его драматизм. Например, в хорошо структурированных романах есть множество брешей и пробелов в самом сюжете, и читателю необходимо заполнить их. Хорошие писатели не всё высказывают, и читателю требуется активно участвовать в развитии сюжета, складывая два и два и получая четыре, сводя воедино отдельные события и выстраивая их во временные последовательности, раскрывающие сюжет. Читателю необходимо также сопоставить сюжет с темой истории, которая лежит в основе событий. Таким образом, перед ним стоит задача развития и примирения между собой того, что Фрэнк Кермоуд (Kermode, 1981) называл сюжетом — линейной последовательностью событий, составляющих историю, и фабулой — вневременной темой, лежащей в основе сюжета, «смесью скандала и чуда».
Но не только сюжет и фабула интенсивно развиваются и примиряются друг с другом при чтении художественных текстов. Брунер, заимствуя многое у теоретиков литературы Греймаса и Куртса (Griemas & Courtes, 1976), предположил, что истории в основном состоят из двух ландшафтов: «ландшафта действия» и «ландшафта сознания». Ландшафт действия — это «материал» истории, он состоит
Как и на ландшафте действия, на ландшафте сознания также имеются пробелы, которые читателю необходимо заполнить. Хотя ландшафт сознания частично развивается посредством авторской репрезентации сознания главных героев и репрезентации сознания самого автора, вклад читателя в разработку этого ландшафта существенно влияет на объединение текста в целое, а также на то, насколько насыщенным будет развитие текста.
Вступая на ландшафт сознания, читатель приписывает персонажам истории ряд намерений, целей и смыслов и делает выводы об их характере, об их представлении о самих себе, отношении к себе. Термин «ландшафт сознания» удачен, потому что он представляет не только сознание персонажей и автора, но также в значительной степени заполняется сознанием читателя.
Хорошие писатели применяют множество приёмов для того, чтобы привлечь внимание читателей к пробелам на ландшафтах действия и сознания и побудить их заполнить эти пробелы своим воображением и жизненным опытом. С этой целью авторы, например, способствуют зарождению у читателей предположений, догадок. Они также уделяют внимание расположению пробелов в тексте, обеспечивают достаточное количество подсказок и структурируют текст таким образом, чтобы продлить любопытство читателя. Авторы также заботятся о том, чтобы пробелы не были слишком велики, чтобы они не превысили способность читателя осмыслить и заполнить их. Однако пробелы не должны быть и слишком малы, иначе читатель потеряет к ним всякий интерес. Именно подобные приёмы создают основу для драматической вовлеченности читателя в текст. Читателю приходится как следует поднапрячься, создавая виртуальный текст, который всегда, без исключения, во многих аспектах превосходит актуальный текст. Брунер цитировал Изера (Iser W., 1978), который использовал термин «неопределённость» для описания этого качества литературного текста: «Именно элемент неопределённости способствует взаимодействию текста с читателем — в том смысле, что неопределённость и текст побуждают его участвовать как в порождении, так и в понимании намерения, заложенного в данное произведение» (Там же. С 61).
Обобщая такое понимание функции неопределённости, Брунер (Bruner, 1986) пишет о том, что именно эта «относительная неопределённость текста» позволяет «существовать целому спектру актуализаций...», и таким образом «...литературные тексты, скорее, запускают процессы смыслопорождения, чем формулируют и обозначают смыслы» (Bruner, 1986. С. 24).
Тексты и жизнь
Представление о двойном ландшафте в структуре литературного текста так привлекло меня потому, что меня интересовали нарративная метафора и процессы смыслопорождения. Мой интерес к нарративной метафоре основывается на предположении, что люди осмысляют свой опыт переживания жизненных событий, включая их в определённые рамки, схемы понимания (фреймы[7]), и именно структура нарратива, повествования, обеспечивает рамку, основу для осознания смысла происходящего в повседневной жизни. Подобное предположение связано с убеждением о том, что идентичность человека конструируется именно в процессе выслушивания и рассказывания историй о своей жизни и жизни других людей. Представление о ландшафте действий и ландшафте сознания делает более понятным факт участия людей в процессе порождения смыслов в контексте нарративных фреймов.