Кащеево царство
Шрифт:
Усилия его не пропали даром. Морок, неотступно довлевший над пришельцами, то и дело заставлял их сходиться в словесных перепалках, драть друг друга за бороды и хвататься за ножи. Больше всех лютовал вещун в поношенной шубе: он то обращался к ратникам с речами, то, воздев руки к небу, творил заклинания. Иногда кто-нибудь из новгородцев набрасывался на него, хотел поколотить, но остальные тут же вставали на его защиту. Спустя несколько дней русичи повязали двух своих и вырубили прорубь в реке. Одного из связанных спустили под лёд, другому перерезали глотку им и подвесили тело вверх ногами на дереве. Сделав это, новгородцы ударились в веселье, начали петь и плясать – совершенно как югорцы после жертвоприношения. Пам ухмыльнулся про себя, оценив весёлую шутку югорских богов: незваные гости, не приемля заклания людей, всё же смирились перед силой чудских духов и решились откупиться от них кровью.
Он не отставал от русского отряда. Новгородцы шли, бросая отстающих, ведомые человеком в лисьей шубе. Наблюдая за ним, Кулькатли невольно проникся благоговением перед прозорливостью богов, соблазнивших этого русича властью над людскими душами. К чему пытаться сломить новгородцев грубой силой, когда можно подчинить себе их мысли, заставить делать то, на что они никогда бы не решились, будучи в трезвом уме? Теперь, когда славяне окончательно покорились чудским демонам, югорцы могли просто взирать со стороны, как, смущённые прельщением, новгородцы избивают друг друга. Всё к тому шло, но пам на всякий случай продолжал твердить заклинания, не давая русичам вынырнуть из тёмного мления. «Пусть захлебнутся ненавистью, – злорадно думал Кулькатли. – Пусть утонут в постоянной грызне. Ни один не должен дойти до Камня. Все лягут здесь, корчуя измену в своих рядах. Так решили боги, и никто не избегнет их кары».
Он до того вошёл в раж, что перестал и скрываться от пришельцев, выбегал к самой кромке льда и выл, желая наслать на русичей новую бурю. Но владыка Нум-Торум отчего-то не внимал его просьбе. Тихо было вокруг, оцепенело стояли пихты, усыпанные белым пухом, и масляно скользил месяц по дымно-чёрному ковшу стылого неба. Новгородцы же, заметив волка, пускали в него стрелы. Однажды чуть было не попали, самой малости не хватило. Кулькатли поджал хвост и должен был спасаться бегством в зарослях тальника. Он бежал, оставляя за собой глубокую снежную борозду, а в окостеневшие от мороза стволы с глухим стуком вонзались русские стрелы, и слышались где-то за спиной голоса врагов. «Что же это? – в страхе думал пам. – Неужто боги оставили меня?». Ему пришлось уходить всё дальше и дальше в дебри беломошника, чтобы ощутить себя в безопасности. Но даже и там, в глубокой чаще ему мерещилась ненавистная славянская речь, будто слова, покинув уста, следовали за ним, подобно злым демонам-пупыгам. Кулькатли кружился и вертелся, как блохастый пёс, пытаясь отделаться от навязчивых голосов, но они не отпускали его, звучали в голове и словно издевались, упиваясь своей безнаказанностью. Наконец, обессилев этой тщетной борьбой, шаман выкатился на луговину и узрел человека.
Это был не югорец. Рваный тулуп и сбитые сапоги выдавали в нём жителя Загорья. На спине его перекатывался тяжёлый мешок, привязанный верёвкой к шее, у пояса болтался нож в дырявом тряпичном чехле. Путник по самые глаза зарос грязной рыжей щетиной, на исхудавшем лице торчали острые скулы. Очевидно, это был беглый раб, который брёл уже много дней, пробираясь на родину. Щёки его туго перетягивали уши собачьей шапки, отмороженный кончик носа кристально белел в полутьме. Увидев волка, он присел и слегка разъял потрескавшиеся губы. Правая рука его потянулась к ножу. Рваный краешек мешка перевесился через бок, и в дыре что-то блеснуло. Пам насторожился. Жуткое подозрение охватило его. Он осторожно двинулся по краю поляны, не сводя с человека пристального взгляда, а тот выставил нож и приготовился к схватке. Пам не был охотником, он не знал, как надо нападать, не умел уворачиваться от ударов. Но волчья природа дала знать о себе, и Кулькатли, оттолкнувшись задними лапами, прыгнул на незнакомца.
Человек не смог устоять, он был слишком слаб для этого. Даже проткнуть как следует ножом волчью шкуру – и то ему оказалось не под силу. Шаман подмял его под себя, потянулся зубами к глотке, путник же задрыгал ногами, отчаянно замолотил кулаками по бокам зверя. Будь шаман поопытнее, он быстро бы справился со своей добычей, но без сноровки паму пришлось несколько раз пропахать мощными челюстями грудь человека, пока тот не обмяк. Обрывки одежды, пропитанной кровью, наполнили рот пама. Он сплюнул, повернул морду к мешку, оброненному незнакомцем. Осторожно подошёл, потрогал его содержимое. В лапу ему уткнулось что-то длинное и покатое. Носом Кулькатли откинул верхний край мешка и оторопел. Перед ним блеснула позолотой часть большого изваяния. Не веря своим глазам, он выгреб статую наружу и захрипел от ярости. Это была Сорни-Най.
Кудесник яростно взвыл и принялся в бешенстве рвать зубами плоть поверженного им человека. «Кто ты? – рычал он, выдирая куски мяса. – Откуда пришёл? Как украл богиню?». Неизвестность страшила его пуще всего. Ведь совсем недавно казалось, что опасность миновала. Разбитые русичи бежали от югорской столицы, вожди их погибли, а оставшиеся ратники погрузились в пучину взаимных распрей, с успехом истребляя друг друга. Так было до сегодняшнего дня. Но случайная встреча в лесу всё перевернула. Она показала паму, что где-то за спиной у него действовал тайный и хитрый враг. Этого врага нужно было отыскать и казнить. Но кто он? Откуда взялся? Неужто в столицу просочились новгородские лазутчики? Многое стоило обмыслить, многое сделать…
Однако додумать шаман не успел – из леса вдруг прилетела стрела и вонзилась ему в левый бок. Он вздрогнул, изумлённо вывернув шею, устремил взгляд в тёмные заросли лозняка, затем почувствовал сильную слабость и упал на снег. Перед глазами всё зарябило, очертания деревьев смазались, кроны, затмившие небо, словно навалились всей тяжестью, сдавив дыхание.
Из чащи вышел лучник. Копна чёрных волос сдвинула ему шапку на затылок, затасканный тулуп зиял прорехами, на ногах красовались новенькие черки с высокими голенищами. Человек подступил к издыхающему волку, покачал головой и усмехнулся.
– Вот мы и встретились с тобой, кровавый пам, – сказал он с лёгким зырянским акцентом.
Потом достал из-за пояса топор и одним махом отсёк волку голову…
Душа Кулькатли вернулась в тело, шаман прекратил свой неистовый танец. Потрясённо оглянувшись, он прохрипел:
– Измена! В городе враги. Они похитят золотую Сорни-Най и навлекут новые беды на нашу землю.
– Что ты несёшь? – недоумённо вопросил Унху, сидя на лосе. Он был весел и пьян от счастья. – Русичи уже побеждены. Кто может покуситься на святое?
– Не зарекайся, кан! Враги повсюду. Ты должен выкорчевать эту заразу, иначе…
– Иначе?
– Иначе она убьёт тебя! – заорал Культакли.
Унху тревожно посмотрел сверху вниз на перепуганного старика, нахмурился.
– Что тебе сказали боги?
– Они сказали, чтобы я закончил твоё дело и уничтожил всю русь под корень.
– Почему они поручили это дело тебе? Разве война – не моя обязанность?
– Потому что Сорни-Най в обиде на тебя. Ты слишком вольно обошёлся с нею.
– И как же ты собрался уничтожать русичей? – усмехнулся вождь.
– Я наслал на них помутнение рассудка, заставив врагов убивать друг друга.
– Наслал? Так значит, драка между ними – твоя заслуга?
Пам непонимающе наморщил лоб.
– О какой драке ты говоришь?
Унху подъехал к нему поближе, понизил голос.
– О той, что разгорелась из-за Сорни-Най, подсунутой мною новгородцам.
– Н-нет, это побоище вызвано не мною. Но я видел грядущее – в нём русичи опять сошлись в смертельной схватке, а ты, кан, снова вышел на бой против них.