Катарсис. Северная Башня
Шрифт:
– Я, благородный светлый наместник Виламедиал, пришёл постигать понимание премудрости мастера Клема, а не премудрости воинского служения.
– Вот как? А как ворог на град наш нападёт? Защищать стены будешь? – Пальцы Виламедиала выстукивают дробь по шишке противовеса на мече.
– Я учусь у мастера Клема. Он будет – и я буду, – постарался смиренно ответить я.
– Сдаётся мне, что лукавишь ты, северянин, – небрежно махнул на меня наместник. – Ну, Малакир, проверь его.
Чувак в красном плаще подошёл и протянул руку. Смотрю на Клема. Качает головой. Что он собрался проверять? Может, он как дед, мысли читает? Тогда главное – не думать о красной обезьяне. Не думать о красной обезьяне.
– Скверны и тьмы в нём я не чую. Про злой умысел сказать не могу, я не разумник, – вынес вердикт Малакир.
– Вот и плохо! За что я плачу столько денег? Что ни спроси – ничего не умеешь. Только огнём плеваться.
– Дядя! Но я же только второй курс закончил! – возмутился парень. Ага, «дядя»!
– Как будто после пятого ты разумником станешь!
– Дядя! – парень аж задохнулся.
Слышу смех с сеновала.
– А ты что смеёшься, бездарь? – кричит в двери сеновала Малакир. – Только и можешь – девкам юбки задирать!
– Вот как! – усмехнулся в усы Виламедиал. – И тут кузнец наш род обскакал! Горн, иди сюда!
Горн вываливается из сеновала под тихий смех Молота.
Дурдом! Я закатил глаза к небу. Тут такой большой и важный начальник, мочалок командир, а всё скатилось в балаган! Опустив глаза, вижу хитрый прищур наместника, его лукавую улыбку в усах. Следит за мной.
Горн, наконец, отряхнулся, предстал пред светлы очи Мойдодыра. Наместник машет призывно рукой. Пулей вылетает Молот, пристраивается к брату, тянутся оба, как на плацу.
Виламедиал внимательно их осмотрел, мимолётно глянул на меня, повернулся к Клему.
– Сколько не хватает?
– Половины, – вздохнул Клем.
– Выписывай. А что выписывай? Ты всё одно в Красную Гору собрался, обратно и привезёшь. Я недостающее сам оплачу. Таких богатырей вырастил! Чай, не чужие! Северянина возьми с собой, властитель всё одно прознает, замучает меня.
Смотрит на меня прожигающим взглядом. Потом поворачивается всем корпусом к Ромашке, говорит:
– И повитуху привези. Цветочек наш не дам погубить! Да, Ромашка?
Теперь – Клему, серьёзно, без улыбки:
– Расскажешь Светогору про Зеленую башню, про что Росток от тебя слышал. Вот это и передай. Завтра же и езжай! Да, там проволоку хорошую завезли. Вот деньги, возьми. Этому вот, пламенному, кольчугу хоть справить. Щит нормальный поставить не может. Не маг, а разорение одно!
На опять прыскнувших сыновей Клема цыкнул и припечатал:
– А вы, малые, посмеётесь, когда Глак вас воинами посчитает. Малакир ему испытание уже сдал. То-то! Кто-то лучше дерётся, кто-то юбки задирает, да, Клем?
Клем пожимает плечами, жена пытается что-то сказать, жестикулируя, но смотритель слегка качнул ладонью:
– Ромашка, в другой раз, хорошо? Я всегда рад твоему гостеприимству, но муж твой прав – твари неспроста так себя ведут. Южный Сток едва отбился. Поранков много. Как поля убирать?
И, ещё раз осмотрев всех, окинул взглядом двор и резюмировал:
– Так что, семья кузнеца Клема, мне нужны воины, оружие и доспех. У нас много работы! Клем, с тобой пойдёт десяток Крапа. Ямы проверите.
Смотритель и его свита ушли. Что это было?
Клем посмотрел на заходящее светило. Запихал свиток и кошель за пояс, сказал:
– Слышали? Всем спать! А ты, сучье племя, допрыгаешься! Хотан придёт – обженю. Будешь юбку жене заносить за угол, а не у Глака учиться. Гадёныш! И в кого только пошёл?
– В тебя, – взяла за руку разбушевавшегося мужа Ромашка, потянула в дом. – Отстань от него. Я эту сучку знаю. Сама в штаны залезет.
– Она не сучка! – крикнул Горн.
– Женю, сукин сын! – кричит Клем.
– Мама тоже не сука! – Горн готов расплакаться, убегает в кузню, кричит там: – Мама верна тебе была, не то что эта…!
– Заткнись! – кричит Молот, кидаясь на Горна.
Щаз-з! Ловлю обоих за воротники, раскидываю по углам, кричу:
– А ну, ша! Раскудахтались, петушки! Молчать! Куда со своими детскими, незрелыми умишками во взрослую жизнь полезли, а? Судят они, рот разевают. Молчать, на куй! Своих баб заимеете, детей народите, тогда судить будете. Ясно? Щенки! Горн, не угомонишься, в бочку с водой суну, враз остынешь. И вообще, марш скотину убирать! Наказан! Сегодня никуда не идёшь. Перетопчется твоя зазноба денёк, будешь знать, как пасть на отца разевать. А ты что скалишься, Молоток? Кузня твоя! Чтоб блестело, как котовы яйца. Баню стопил?
– Когда? – выдал петуха Молот.
– Я стопила, – тонким голосом говорит Пламя, – и воду мы натаскали.
Две головы в двери кузни – русая снизу, медная выше.
– Не стыдно, а, мужики? Девчонки малые воду вам, лосям, носят, а вы на отца хавальник разеваете, перед наместником рисуетесь! Щенки! Подальше от начальства, ближе к кухне. Бойся милости властителя больше его гнева! Бестолковые.
– Да ты кто такой вообще? Явился невесть кто из скверны, распоряжается тут! – визжит Горн.
Меня сносит в сторону ураган, Горн оказался перекинут через неостывшую ещё наковальню, штаны его оказались сдёрнуты, задница – выдрана ремнём. Клем порол сына и приговаривал:
– Знай своё место! Знай своё место! Держи язык за зубами! Держи язык за зубами! Не лезь прежде батьки в пекло! Не лезь прежде батьки в пекло!
Закончив воспитательную беседу, Клем забросил сыромятную полоску, которой порол сына, в угол, сплюнул на пол, вышел. Горн басовито выл у наковальни.
Я тоже вышел. Опрокинул ведро воды на голову, чтобы остудить эмоции, сел на лавку у колодца.