Катавасия
Шрифт:
Двинцов вжался в днище, стараясь дышать потише. "Упыри!" - других вариантов не возникало. "Господи, как же это я нарвался? Забыл, идиот, проверить перед ночлегом, есть рядом болото, нет ли! Предупреждали же! А, может, не учуют?" Выпустил из судорожно сжавшихся пальцев меч, приготовил самострел, замер. Храбрецом себя Вадим не считал никогда и ни при каких обстоятельствах. Более того, считал себя отъявленным и закоренелым трусом. Боялся всегда дико, почему-то особенно страшился получить по морде. Даже если это была обычная драка в подростковой компании или короткая стычка с подвыпившим любителем приключений. Страх в любом случае оказывался сильнее Вадима. А уж если обстоятельства были хотя бы чуть-чуть серьёзнее, это было вообще непереносимо. Потому Двинцов всегда, как мог, старался избежать стычки. А если уж не выходило никак, мешал ли стыд перед товарищами, прохожими, или просто некуда было бежать, как вот сейчас, то страх полностью брал Вадима в свои руки. Сразу холодело внизу живота, и словно бы кто-то шептал в ухо: "Вот и конец твой пришёл". Выручало обычно то, что при этом, вероятно, и самому двинцовскому страху
Так случилось и в этот раз. Накатило резко, до похолодания в животе, растеклось ледяными струйками по всему телу, буравило разом со всех сторон голову.
Двое чудищ настороженно осматривались, третий ковырялся в остатках Двинцовского ужина: поднял котелок с ухой, принюхался, проворчал что-то, отшвырнул в сторону. Нашёл у кострища топор, опробовал когтем заточку, ухватился умело, примерился, как сподручнее рубить. Удовлетворённо хмыкнул, сунул топорищем за пояс. Самый длинный из упырей, тупо хихикая, помочился в тлеющие уголья. Зашипело. Упырина потолще остальных развернулся в сторону лодки, уставился немигающе, широкие ноздри его ритмично раздувались. Ветерок до сей поры, к счастью для Вадима, дул в его сторону, донося тошнотворную волну тухлятины. Вадим с трудом сдерживал позывы к рвоте. Собаки, ожидая команды, затаились. Внезапно ветер резко сменил направление на почти противоположное. Толстый, видимо учуяв человека, предостерегающе поднял руку над головой, тихонько свистнул, подзывая. Подошли, о чём-то переговаривались, толстый тыкал когтем в сторону лодки.
Терять больше было нечего. В голове прозвучало долгожданное: "Вот и всё!" Страх слинял в глубины подсознания, если ещё не глубже. Тело обрело спокойствие, Вадим, тщательно прицелившись, уже совершенно спокойно нажал на спуск. Тяжёлый стальной болт, кратко свистнув, прошил насквозь жирное брюхо и впился в запястье второго, пришпилив его левую руку к бедру. Вадим, успев уже сто раз пожалеть о сброшенной кольчуге, схватил меч, выскочил из лодки навстречу противнику, крича на ходу псам. Толстый катался по земле, визжа от страшной боли, раздирая когтями рану. Второй вскрикнув было от боли, здоровой рукой вырвал болт, метнул в Вадима, промахнулся, выхватил топор, оскалился и не спеша, приставными шагами, пригнувшись, приближался к Вадиму. Третий, хотя и вытянул нож, не двигался, выжидая, что-то кричал своим, видимо, командуя. Псы первых троих проигнорировали, проскочив мимо, резонно (с собачьей точки зрения) полагая, что с тремя противниками человек должен управиться самостоятельно. Вскоре Вадим услышал пронзительный визг, сопровождающийся гулким ударом о землю массивного тела. Псы дрались молча, верные своему принципу: только за горло! Сменить тактику не помогли и курсы защитно-караульной службы.
Сошлись. Изучая противника медленно кружили. Двинцов перехватил меч обоими руками, выставил перед собой, ударить первым не решался. Упырь прыгнул влево, одновременно рубанул сверху вниз. Вадим шагнул назад, подставил клинок. Топор с шипением скользнул по мечу, отскочил от стальной крестовины. Двинцов попытался нанести колющий удар в живот, упырь отскочил, одновременно шарахнув обухом по мечу, пригибая к земле, тут же коротко ударил от левого плеча вправо, целясь в голову. Двинцов, понимая, что не успевает, дёрнул голову влево, уводя от удара, одновременно ткнул мечом в живот противника. Совсем уйти от удара не вышло, лезвие топора, скользнув, глубоко рассекло кожу над правой бровью. Упырю тоже досталось: кончик меча, чиркнув слегка по животу, впился во внутреннюю сторону бедра. От первых ран оба пришли в дикую ярость, почти не думая уже о защите, яростно и бестолочно рубили, нанося и получая множество мелких царапин. Упырь, взревев, занёс топор над головой. Вадим ударил навстречу, перехватывая. Клинок, снеся верхние фаланги, перерубил топорище. Обрубок выпал из покалеченной лапы. Двинцов взметнул меч для последнего удара, но в этот момент левую ногу рвануло назад, в икру, разрывая голенище, вонзились когти. Развернулся: толстый, схватив ногу обоими лапами, тянул к себе, отринув собственную боль, желая повалить, упасть сверху и, покуда не окоченел окончательно от потери крови, исторгающейся из пробитого кишечника, рвать, рвать клыками, когтями ненавистную человеческую плоть, из последних сил сжимая мертвеющие челюсти на горле своего убийцы. Зло ударил мечом, срубая запястья, рубанул по голове. Меч рассёк надвое череп, ушёл в почву, завяз. Вадим дёрнул, в этот миг сзади, хрипя, навалился первый упырь, обхватил лапами горло, запрокидывая назад. Двинцов выпустил меч, вильнул тазом влево, наотмашь врезал рукой в промежность чудища. Старый, как мир, приём сработал безотказно: упырь, взвыв от резкой боли, согнулся крючком, выпустив человека, прижав лапы к ушибленному месту.
Вадим, памятуя о третьем противнике, не имея времени оглянуться, припустил к лодке, "ласточкой" нырнул внутрь, лихорадочно нашарил рогатину, выскочил наружу. Вовремя! Вытаращив налитые кровью глаза, яростно мыча, размахивая удерживаемым в раненой лапе мечом, на него бежал упырь, в трех шагах за ним поспевал второй, завладевший топором. Двинцов упёрся ногами, успел выставить рогатину. Обезумевший от боли и ярости враг не успел отклонится, по инерции, влекомый вперёд собственным немалым весом, напоролся на широкую, с ладонь насадку. Мечевидное обоюдоострое лезвие рогатины с тихим хрустом вошло в грудь гиганта. Тот, пошатнувшись, с поднятым для удара мечом, сделал ещё шаг вперёд, глубже насаживая себя на древко, навалился ещё, упёршись телом в стальную поперечину, попытался ударить, но меч выпал из уже неживой лапы, воткнувшись в землю между противниками. Из мёртвой пасти показалась густая чёрная струйка крови. Неожиданно спало напряжение, исчезла скованность, проснулись, долго лежащие без употребления в дальних чуланах памяти, необходимые навыки, древние инстинкты, превращая человека в боевую машину, смывая напрочь остатки цивилизованности. Вадим дёрнул назад, высвобождая оружие, прыгнул в сторону, ударом тупого конца ратовища, словно прикладом автомата, отбил топор. Выпад! Отбить удар! Отход! Укол! Есть! Острие, неожиданно легко разрезая мышцы, вонзилось в упыря чуть ниже правой ключицы. Топор ему уже не удержать! Ещё укол! Срезано ухо! Развернулся, бежит! Догнать! Добить! Всадить рогатину в мелькающую голую спину! Вот сюда - меж лопаток, где судорожно перекатываются под зеленоватой кожей острые позвонки, чувствуя приближающуюся гибель! Чёео-орт!
Двинцов запнулся за какую-то корягу, полетел на землю, пропахав её остриём рогатины. Восстановил равновесие, сплюнул. Упырь, вопя благим матом, мчался, разбрызгивая ногами грязную жижу, меж поросших осокой и аиром кочек. Болото! Вадим оглянулся: увлекшись погоней за нечистью, он порядочно удалился от лодки, где оставались припасы и оружие, терять которые было бы самоубийством. Тем более что тварь вопила, явно подзывая на подмогу своих собратьев. Двинцов бежал, изредка оглядываясь, на бегу заметил четверых упырей, распластавшихся на земле с вырванными глотками, пропоротыми брюшинами. Псы догрызали пятого, скорчившегося, бессильно закрывавшего морду, тихо скулившего. Двинцов с ходу всадил твари в бок рогатину, выдернул, позвал собак, втроём рванули к лодке. Болото за спиной полнилось жуткими воплями, завываниями встревоженных тварей. Уже у самой лодки запнулся за труп толстого упыря, упал, измазавшись в чужой вонючей крови, вскочил. Торопясь, собрал вещи, побросал в лодку, столкнул в реку, бешено грёб, пока не вывел на середину. Затащил вёсла, бросив на дно. Только сейчас увидел себя, извозюканного грязью, своей и чужой кровью, в порванной одежде, с хлюпающим от кровоточащей лодыжки разодранным сапогом. В нос, спасительно до того отключившийся, ударила волна жуткого зловония, сворачивая в узел желудок. Усилием воли подавил позывы к тошноте. Справившись, долго, брезгливо, зло умывался, сбросил и выкинул в реку испоганенную рубаху. Затем тщательно чистил и вытирал оружие. Перезарядил самострел. Стянул сапог, вылил скопившуюся кровь, перевязываться не стал, так как кровотечение прекратилось само по себе.
Осмотрел псов: на затылке у Пуха нашёл неглубокую рваную рану, Фома зализывал порез на бедре. Оба пса были изрядно перемазаны в вонючей упыриной кровище. Промыл, наспех перевязал. Приласкал обоих, поражаясь тому, что отделались сравнительно легко.
Промыл водой каждую царапину во избежание заразы. Серьёзных повреждений не обнаружил. Вот тут и вернулся страх. Трясло сравнительно недолго, минуты три. Только тогда посмотрел на оставленный берег. Лодка отошла уже по неспешному течению метров на двести, от места ночной драки доносились злобные завывания упырей. Ярость вспыхнула вновь, в том числе и на собственную "трясучку". Собрался было вернуться, не приставая к берегу, расстреливать свору чудовищ. К счастью, вовремя опамятовался. Грести сил почти не было, но приставать к берегу до рассвета так и не решился. Отдался на волю реки, лишь изредка подправляя вёслами, чтобы не снесло к берегу. Восход солнца встретил окончательно измотанным. К берегу, выбрав место, пристал уже "на автопилоте". Выволок лодку, улёгся рядом на траву и тут же заснул. Осторожные псы спали по очереди, карауля сон друга.
Глава 14
Выспавшись, друзья отправились в путь вдоль берега Каменки. Ехали неспешно, разговаривали, собаки бежали впереди, часто сбегая с тропинки, петляя по лесу. Брунька не без успеха пыталась флиртовать с Мишкой. Каурин с наслаждением ловил широко раздувающимися ноздрями воздух, восхищался:
– Да! Вот тут воздух, так это воздух! Настоящий! Красота! Ни тебе промышленности, ни радиации, ни дождей кислотных! Вся земля - сплошной курорт!
Ему вторил Марцинковский, счастливо скалясь беззубым ртом, временами проверяя пальцем во рту: не выросли ли уже новые зубы:
– Благодать! Куда ни кинь - кругом халява! И помогут, и накормят. И дорогу укажут. И не только люди - даже водяной! А пиво какое варят! Пища богов! И никаких нитратов. Я вот что думаю: на хрена мы с собой все эти железяки волочём? Ну, мечи эти, шлем Валеркин. Не та эта земля, чтоб народ друг дружку уделывал. Вот увидите! Может зароем всё это хозяйство от греха подальше, как ружья закопали? А?
Валерий оборвал благодушествующего Сану:
– Ага! Давай, зарывай! Только своё, а наше - не трожь. А мы после с Виктором посмотрим, как одного тупого пацифиста бить начнут. Или, того пуще - зажаривать учнут. Раскатал губёнку: благодать, халява, кругом все хорошие. Мы покуда из местных одного Карпа встретили, а ты уж решил, что весь мир такой, что тебя на каждом углу пивом угощать начнут и коней дарить! Водяной не в счёт. Во-первых: не человек, а лесные жители всегда умнее, даже в нашем мире ни один зверь дурью не мается. А людей здешних ещё посмотреть надо. Тут, может, не успеют у тебя новые зубы вырасти, как их враз повышибают.