Катерина
Шрифт:
В родном Петербурге Аксенов жил в съемной комнате по соседству со студентом, любил карты, хоть и проигрывал по большей части, в особенности тому самому студенту. Капиталов не имел, поскольку по роду деятельности был мелким работником канцелярии окружного суда. Еще в юности Мокий Филиппович рассорился с семьей, отношений с родней годами не поддерживал, а вспоминал о них, только когда очередной раз жаловался на свою тяжелую судьбу компаньонам по игре в карты или местному трактирщику под стакан не слишком хорошего пива. Женой так и не обзавелся, поскольку считал семейную жизнь пустой тратой денег и нервов.
Но
Домой он явился в весьма приподнятом настроении, уже и погоды не смущали, и грязь сельская не вызывала отвращенья. Катерину нашел на кухне, та хлопотала над обедом. Во всех благородных домах кухарки имелись, так и у семьи Аксеновых работала пожилая Прасковья, но после печального случая ушла она, поплохело старухе, когда узнала о происшествии. Однако Катю Прасковья сызмальства кухарить научила, матушка не противилась тому, наоборот. Это в городах больших, говорила она, барышни пальцем о палец не ударят, а в селе хорошая хозяйка должна уметь все независимо от положения.
– Чем потчевать будешь, Катенька? – Мокий снял мокрый плащ, вылез из сапог, так все и побросал у дверей.
– Жаркое из курицы, щи и пирог с яблоками.
– Славно, славно… Ты уж поторопись. Не терпится мне новостями с тобой поделиться.
– Какими такими новостями, дядюшка? – Катя выглянула из кухни. Передник с вышивкой на ней смотрелся умилительно, на носу и щеках мука белела.
– Вот сядем обедать и узнаешь.
Через час девушка подала на стол, запахи разлетелись по обеденной зале наиприятнейшие. Аксенов сел, заправил салфетку за воротник:
– Тут такое дело, Катенька, – отставил в сторону тарелку щей и пододвинул поближе жаркое. – Довелось мне сегодня повстречать одного господина. Человек благородный, – вложил кусочек мяса в рот, – в том можешь не сомневаться. И в разговоре упомянул он о тебе. Очень интересовался, не сосватана ли ты еще.
– И кто же этот господин? – у Кати моментом пропал аппетит, она принялась перебирать пальцами приборы.
– Его Сиятельство граф Блэр, – гордо выдал Мокий Филиппович.
В ту же секунду у девушки остатки румянца сошли со щек.
– Блэр? – шепотом переспросила.
– Да. Это же какая удача, голубушка.
– Нет! – выпалила как на духу.
– Что нет?
– Пусть граф ищет себе другую пассию.
– Мне воистину непонятен твой настрой. Отчего такая категоричность?
– Вы бы поспрашивали, дядюшка, что о нем говорят. Он нехороший человек, хоть и благородного происхождения. И, более того, замуж я не собираюсь.
– Что ж ты так распереживалась, – Мокий решил на племянницу пока не давить, к тому же однозначных предложений со стороны графа не поступало, прозвучали лишь общие вопросы. – Никто замуж тебя выдавать не собирается. Я всего-то поделился новостью.
Тогда Катя немного успокоилась и, хоть без особого желания, но вернулась к еде. А после, когда дядя по обыкновению отправился на боковую, Катя быстренько собралась и пошла к Киртановым. Лидия Васильевна приняла гостью с превеликой радостью, немедля за стол усадила.
– Ой, как я рада, Катенька. Два дня уж ты к нам не заглядывала, поскучали мы. Неси-ка, Марьяна ватрушки и чайку крепкого завари, – крикнула хозяйка.
– Уже, – донеслось с кухни.
– Ну-с, рассказывай, какие дела у тебя, – женщина подперла голову руками и уставилась на девушку.
– Волнительно мне, Лидия Васильевна. Чует сердце, беда будет.
– Что такое? – резко насторожилась та.
– Решил, видимо, дядюшка меня замуж выдать. И вот сыскал жениха или тот напросился вперед – не знаю.
– Кого же?
– Графа того самого.
– Англичанина? – Лидия Васильевна аж замерла.
– Да. Говорит, повстречались они, и граф первый завел обо мне разговор. Но не удивлюсь, если Мокий Филиппович лукавит.
– Ох, голубушка, – закачала головой. – До чего дурные слухи бродят о нём. Поговаривают некоторые, мол, повстречали его охотники в лесу, со спины вроде граф, а как повернулся, так чудище оказалось. То выдумки, конечно, но согласись, о хорошем человеке такого сочинять не будут. Слишком уж не взлюбили его. Работников своих не жалеет, трудятся бедолаги, и в дождь, и в ветер, а жалованье-то скудное.
– И вот ему хочет сосватать дядя, – на выдохе произнесла Катя. – Мало мне печали…
– Дядя твой, – не выдержала Лидия Васильевна, – только наживы ищет. Не успел явиться окаянный, как взялся судьбы коверкать.
А у Кати слезы покатились по щекам, закрылась она руками и смолкла, только плечи вздрагивали.
– Ну, милая, – кинулась к ней Киртанова, – что же ты, успокойся. Вот ведь, язык мой – враг мой. Не печалься раньше времени.
Кое-как Лилия Васильевна с Марьяной успокоили девушку, даже наливки рюмочку налили, а то совсем бедняжка раскисла. Вернулась Катя домой поздно, а дядька даже не спросил, где была, что делала. Аксенов сидел в кресле с газетой, стихи читал, просвещался.
Катерина же отправилась в зимние сени, где папенька обустроил банное место. Выложил печь, углубленье в полу сделал, а под досками организовал желоб, по коему вода стекала и уходила в землю. Рядом с помывочной стояли лавки и ящики, где хранились ведра, черпаки, мочалки, мыло, да полотенца. Девушка растопила печь, поставила воду греться, а тем временем приступила к раздеванию. Платье сняла и аккуратно сложила, после на пол слетели панталоны с легкой рубашкой. Тело сейчас же ощутило легкость, а теплый влажный воздух снял напряжение. Помнится, раньше маменька помогала мыться, сначала ловила всех, потом загоняла в сени, вот уж визгу было.
Пока купалась, из головы все не выходили слова дяди. Неужели граф сам проявил интерес? Но почему? При встречах Блэр испытывал явную неприязнь, кривился и хмурился. Странный человек, ей Богу.
Катя сидела на лавке, кожа ее блестела, струйки воды бежали по телу, огибая небольшую грудь, дальше по животу и ниже. Фигурка у нее была, что называется, точеная. Стройные ножки, талия тонкая и невероятно изящные плечи, а еще худые запястья. И следить за собой краса приучилась с раннего детства, все благодаря родительнице, та большое значение придавала чистоте духовной и телесной.