Кавказская слава
Шрифт:
Мушкетеры построились в три колонны, орудия были еще на передках, но ждали только приказа.
Валериан подъехал к Романову.
— Трудное будет дело, — заметил полковник. — Здесь и небольшой аул — крепость. А перед нами сейчас почти город.
— Почему же — почти? Город и есть. Город и горы. Надо брать. Поворачивать нам никак нельзя, все тотчас поднимутся. Тогда до Тарок уже живыми не доберемся. Да и Алексей Петрович оттуда, должно быть, ушел. Нам теперь путь только один — вперед, наверх, к перевалам.
Подскакал веселый и взъерошенный Искандер-бек.
— Пошли вправо, а там — словно засада. Стоят арбы —
— Отлично! — встрепенулся Валериан. — Женщин не трогать! Поставь своих людей охранять и прикажи, чтобы — никому, никак, ничего. И пошли кого-нибудь покричать: пусть знают, что их семьи у нас. Вот, полковник, считайте — если не треть, то первая четверть дела уже за нами. Стойкости в них теперь должно поубавиться. А дальше выдвигайте артиллерию на позиции. Со штурмом мы пока подождем. Солдат на Кавказе дорог — что же его зазря тратить! Гранаты, ядра, картечь — это и понятней, и убедительней.
Два орудия развернули тут же, не снимая их с передков, и картечь накрыла конницу, вынудив тех отойти к городу. Батарея проскакала к берегу, четыре орудия начали бить по нижней террасе. Полетели камни, ошметки тел. Защитники попытались отстреливаться, но их ружья били куда ближе, чем русская артиллерия. После нескольких залпов горцы начали карабкаться вверх по тропкам-улицам, надеясь удержаться на вершине, закрепиться у башен замка.
Валериан двинул две колонны, чтобы занять оставленные башлинцами позиции, приказал переместиться и пушкам. Конницу послал вправо отрезать тех, кто хотел бы спастись в долине, попытаться убежать к побережью.
— Ваше превосходительство! — штабс-капитан Корытин топорщил усы. — Прикажите — мы разом их выбьем. Против штыкового удара они не удержатся.
— Но стреляют-то они лучше. В гору, вы, капитан, пойдете не быстро. И пока на вершину подниметесь, у вас половину роты и перещелкают. А пополнение мне вам привести уже неоткуда. Стойте, Корытин, терпите. Думаю, осталось недолго.
Мадатов проскакал вдоль фронта. За спиной снова ударили пушки. Третья колонна стояла ожидая приказа.
— Теперь дело за вами, молодцы! — Валериан кричал задорно, ободряя батальон, которому предстояла работа трудная. — Они уже почти наши, только еще не все догадались. Поручаю вам вразумить несмышленышей! Затащите пушечки чуть повыше, и замок у нас в руках. Порох впустую не тратьте и лбы тоже не подставляйте! Вперед, ребята! Попыхтите немножко, зато потом отдохнем славно!
Мушкетеры Троицкого полка, забросив ружья на плечи, потащили орудия, облепив лафеты, колеса, хоботы, как черные муравьи на тропе. «Час, — прикинул Валериан, — может быть, полтора им нужно, чтобы подняться до последней террасы, откуда артиллерия может бить прямо по башням». И первая батарея подвинулась еще ближе, стреляла по баррикадам, по домам, где надеялись отсидеться сторонники уцмия. Он махнул рукой Романову, и тот двинул одну колонну — не штурмовать, только обозначить угрозу блеском штыков и рокотом барабанов…
Спустя два часа к Валериану подвели человека, спустившегося от замка. Горец был молод, но по одежде, по манерам, осанке заметно было, что он привык приказывать, а не слушать. Теперь он должен был подчиниться чужой непонятной воле и с трудом сдерживался, еле-еле цедя слова, одно за другим.
— Я Эмир-Гамза. Сын Али-хана. Мои люди были в Нашлы.
— Тебя послал Адиль-Гирей? — спросил Валериан бека, не сходя с лошади.
— Дяди не было в городе. Он не успел. Пришел Абдул-бек и с ним три тысячи человек.
— Где сейчас Абдул-бек?
— Ушел в горы. Он свиреп, дерзок и быстр.
— Я знаю, как быстро бегает Абдул-бек. Почему ты не ушел с ним?
Эмир-Гамза запнулся, подбирая слова, но быстро нашелся:
— Здесь остались мои люди. Они не хотели покидать свои семьи. Мы поднялись из нижнего Каракайтага защищать Башлы. Мы не знали, что уцмий побоится вернуться в город. Ты захватил наши повозки. Скажи, где наши женщины, где наши дети?
Валериан постарался сохранить лицо мрачным, но внутренний его человек рассмеялся. Теперь он знал, чего добился своим свиданием с уцмием, своей решительностью и быстротой.
— Ваши женщины, ваши дети живы и невредимы. Вы найдете их у края долины, там, где сады поднимаются в горы.
Молодой человек оглянулся невольно, а Мадатов спрыгнул с коня. Стоя на земле, он был одного роста с беком.
— Я слышал о тебе, бек. Твой отец — старший брат уцмия?
Бек встретил его взгляд не мигая:
— Мой отец правил Каракайтагом, пока был жив.
— А доверятся ли жители Каракайтага старшему сыну бывшего уцмия, славного Али-хана? — начал осторожно Валериан и, увидев просиявшее лицо Эмир-Гамзы, понял, что нашел правильные слова…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Отряд Ермолова покинул Тарки [38] уже в середине осени. При выходе из города колонна шла достаточно плотно, но, переваливая через первый же гребень, растянулась раза в полтора-два. Две сотни казаков ускакали вперед, за ними спешили егеря сорокового полка, дальше неспешно шагали куринцы и апшеронцы. В центре тащились полтора десятка орудий. В арьергарде отряда шли батальоны полков Грузинского и Кабардинского, поставив в середину строя еще и обоз. Третья сотня гребенских наездников, рассыпавшись на десятки, ехала пообочь дороги, охраняя оба фланга от внезапного нападения.
38
Столица шамхальства. Нынче селение рядом с Махачкалой.
Холодный ноябрьский дождь, начавшись с вечера, так и поливал без устали людей, горы, леса. Глинистая поверхность, хорошо убитая летом, раскисла за десять с лишним часов непогоды. Пехота вязла выше щиколотки, кони по бабки, орудия и повозки проваливались местами едва ли не до ступицы. Мелкие лощинки, которые в августе без труда перебежала бы курица, случись ей отойти так далеко от селения, теперь заполнены были потоками мутной, пенящейся воды.
Атарщиков, только выехав за стены и оглядев низкое серое небо, поднял на папаху башлык, свисавший до тех пор по спине. Новицкий поспешил последовать примеру опытного товарища, плотно надвинул на шапку пирамидальный верх, скрестил на груди лопасти, сшитые из двойного сукна, прихватил их шнурком и больше уже не вспоминал ни о сырости, разлитой в воздухе, ни о посвистывающем навстречу ветерке, доносящем морозное дыхание снежных хребтов.