Кавказская слава
Шрифт:
— Довольно! — крикнул Ермолов. — Ждем утра. Цепи отвести на выстрел, секреты удвоить. Остальным ужинать, отдыхать…
Пока Сергей разглядывал горцев, Атарщиков отыскал пригорок посуше, развел костер, повесил чайник на палку, воткнув ее заостренным концом в землю. Кинжалом вырубил стволик, заклинил его на высоте пояса в соседнем кустарнике, положил на него еще несколько сучьев, навалил поверх каркаса веток и устроился в хлипком, но относительно надежном укрытии. Когда Новицкий подъехал, Семен раскатал для
Сергей запахнул крепче бурку и растянулся. Подстилка едва не тонула в грязи, зато лежать было не жестко. Подошвы, голени грело приплясывающее пламя; его же тепло отражалось от нависавших над лицом веток и падало на голову, плечи, спину. Дождь, как зарядил с утра, так и продолжал сеять, но появилась надежда, что удастся подремать хотя бы часа четыре.
Семен снял закипевший чайник, вылил часть воды в деревянную плошку, куда же, развязав полотняный мешочек, покрошил сухари. Новицкий достал свою порцию, также высыпал часть в ту же плошку и, подождав, пока крошки набухнут, принялся хлебать тюрю в очередь с Атарщиковым.
— А что же, Александрыч, ты к Ермолову не пошел? — спросил Семен.
— Пригласить забыли, — отозвался безмятежно Новицкий, облизывая ложку.
На самом деле Алексей Петрович каждый вечер держал свою палатку открытой для всех офицеров.
Любой мог прийти, сесть за накрытый стол, послушать главнокомандующего, а то и высказаться сам, обсудить день минувший и предстоящий. Сергей и сам один-два раза воспользовался случаем, но сегодня ему казалось совсем неуместным сидеть в сухом теплом месте, жевать кусочки жаркого, запивая красным вином, когда его напарник будет мокнуть и мерзнуть под низким, невеселым ноябрьским небом.
Атарщиков покосился на него, но ничего не сказал. Зато Новицкий, вдруг вспомнив, потянулся за голову, где лежала саква, отвязанная от задней луки.
— Принимай, Семен. Это не твой любимый чихирь, но сегодня тоже сойдет.
В манерке, которую он достал из мешка, плескался коньяк, запасенный еще в Тифлисе. Но Атарщиков отвел его руку:
— Прибереги, авось еще пригодится. А сегодня у нас другой запасец имеется. С обозными потолковал кое о чем, вот на ночь с тобой и согреемся.
Даже на расстоянии Сергей учуял запах простого спирта, того, что выдавали солдатам вечерней чаркой. Семен плеснул ему в кружку порции две солдатских, залил кипяченой водой:
— Давай-ка, Александрович, разом. Тюрей закусишь, башлык на голову, сам на бок и до утра. Ночью, думаю, нас тревожить не будут. А утром посмотрим: Бог вымочил, он же и высушит…
Но подремать им удалось часа полтора, вряд ли больше. В полусне Сергей вдруг почувствовал, как щекотно делается правой ноге, как перебирают по ней маленькие, почти невесомые лапки. Он потер колено о колено, надеясь избавиться от наваждения, не желая менять положение, в котором успел угреться, но тут же нечто такое же мелкое побежало уже по вороту чекменя, мягко задело и подбородок.
— Ахти, Господи! — вскрикнул рядом Атарщиков. — Вставай, Александрыч, мыши!
Сергей мигом повернулся и сел. В самом деле, по бурке, цепляясь за мех, взад-вперед сновали крошечные комочки. Семен уже вскочил на ноги и, частью ругаясь, частью смеясь, снимал с себя незваных гостей.
— Ишь ты, животная, а тоже ведь с пониманием. Чувствует, где сухо, где тепло, а может, и сытно. Мешки, Александрыч, надо прибрать, а то и вовсе без сухарей останемся. Что, что хоронишься? — Он двумя пальцами осторожно вынул последнего зверька из-под лопасти башлыка и опустил на землю, под ветки. — Беги, твои уже заждались, должно быть. Струхивай их, Александрович, струхивай, не жалей. Хотят на постой, пускай платят хоть зернышком… Кто здесь?
Новицкий отбросил мышонка прочь и схватился за рукоять пистолета. Огромная фигура выделилась из темноты и сделала шаг к костру. Но, несмотря на длинную бурку и замотанный вокруг головы башлык, Сергей узнал командующего.
— Доброй ночи, гусар. С кем здесь воюешь?
— С мышами, Алексей Петрович. Со всего лагеря, должно быть, сюда набежали. А что вы один?
— Кого мне в своем лагере опасаться? Не мышей же. А хочешь, прогуляемся вместе.
Генералы не предлагают, они приказывают. Новицкий потряс еще буркой, надеясь, что прицепившиеся зверьки упадут сами, и шагнул через уголья.
Время двигалось уже к полночи, но в лагере мало кто спал. Сырость, холод, грязь под ногами мало располагали ко сну тех, кто не умел еще обустраиваться подобно Семену Атарщикову. Кто мог — натаскал дров и согревался, поворачиваясь беспрестанно, подставляя огню то грудь, то спину, то плечи с головой, а то и противоположную часть туловища. Кому не хватало сноровки или усердия, рыл неглубокую яму, достаточную, чтобы поместиться туда втроем; одну шинель кидали под низ, двумя другими накрывались сверху; оказавшемуся по жребию в середине было теплей других.
Повозки составили четырехугольником, внутри которого размещались палатки командующего и ближних к нему офицеров. Лошадей и волов отогнали в сторону, чуть ниже, где оставалась еще не выбитая ночным морозом и прошедшим войском трава. Их охраняли казаки.
Ермолов шел молча, далеко уйдя в своим мысли, и Сергей начал недоумевать, зачем же командующий поманил его за собой. Но тот остановился так резко, что разогнавшийся Новицкий едва не клюнул его носом в плечо.
— Что думаешь насчет завтра, гусар? Полезем в гору?
— Посмотреть бы еще надо по свету, — не раздумывая, выпалил Сергей что вертелось на языке.
— Да уж смотрели, куда же больше? Уклон градусов двадцать, грязь по щиколотку, скользко. Завалы такие, что каждый батареей не меньше часа молотить нужно. И расставили их хитро. Похоже, что научил кто-то.
— Боюсь ошибиться… — начал осторожно Новицкий.
Ермолов фыркнул:
— Не бойся. Ошибиться не бойся. Опасайся лишь одного — не выполнить должного.