Казачий дух
Шрифт:
Лишь после того, как терцы начали перестраиваться и щелкать затворами, он повернулся к Петрашке и громко спросил:
— А червленцев с ищерцами за второй лавой ты не увидел? Должны бы уже тоже прорваться в крепость.
— Братука… — зачастил было студент, и сразу осекся. — Показались, Панкрат, другая лава абреков как раз от них и бежит, вместе со своим Ахвердилабом.
— Дядюку Савелия с нашими племянниками не видно? А еще Никиту Хабарова.
— Все там, Чигирька с Гришкой тоже. Сейчас бы их сюда, уж дюже работы для них много.
— Целься!.. Огонь!..
Обе лавы сбились в кучу на довольно широкой улице, горцы, осознав, что их обложили с обоих сторон, принялись носиться по кругу с выкатившимися из орбит глазами. В середине его закрутился еще один круг, только в обратном направлении. За ним еще и еще. Ничто уже не могло остановить это движение, которое было у них в крови как пятикратный намаз аллаху в течении дня или как заунывная мелодия горской песни. Они совершали такой ритуал, сколько себя помнили, при нем они входили в экстаз, неважно, были они пешими или верхом на лошадях. Таким способом они выгадывали нужное им время, чтобы пришло важное решение, кроме того, этот ритуал укреплял их боевой дух. Сейчас они носились под гортанные вопли и под размеренный топот копыт, в мирное время — под те же однотонные вопли и под грохот барабанов. Их можно было расстреливать как прибрежных куропаток, они все равно продолжали бы кружиться. Остановить это дьявольское движение способен был лишь из ряда вон выходящий случай.
И он произошел. Пока оба казачьих войска сдавливали свои тиски, собираясь учинить расправу над главарями, перед толпами горцев объявился всадник на белом коне. Он был в серебристой каракулевой папахе, в белой черкеске с серебряными газырями по бокам, за отворотами которой виднелась красная рубаха. Тонкую талию опоясывал наборный кожаный ремень, отделанный серебром, на нем висел кинжал гурда в серебряных ножнах, украшенный драгоценными камнями. Такой же была и сабля из дамасской стали, притороченная сбоку. На джигите были синие штаны, заправленные в ноговицы до колен, носки которых он вдел в серебряные стремена. В гриву лошади были вплетены разноцветные ленты, а на левой руке абрека красовался золотой перстень с огромным бриллиантом. Вопли со стрельбой прекратились как по мановению волшебной палочки, все головы, даже казачьи, повернулись в сторону всадника. Джигит поднял коня на дыбы и что-то громко крикнул, обращаясь к горцам. Те ответили ему нестройными выкриками, они все еще находились во власти магического круга. Тогда вождь повторил свой клич, и сразу воины аллаха принялись выравниваться, в руках у многих появились ружья, которые они стали поспешно заряжать
— Панкрат, это Садо, один из главных приспешников Шамиля, перстень, что на его левой руке, подарил ему сам турецкий падишах, — присмотрелся к джигиту Николка, он вскинул ружье и снова с досадой опустил его поперек седла. — Жаль, что я успел его разрядить… Абрека надо убить, иначе штурм крепости для нас может оказаться напрасным.
— Я тоже узнал чеченского мюрида, — спокойно кивнул головой атаман. — А напрасно только вороны каркают, да их никто не слушает.
— Откуда этот джигит вырвался? — невольно осмотрелся Захарка. — Улица только одна, и сакли кругом низкие, как на подбор.
— Крепость квадратная, она застроена ихними хатами как попало, а эта улица главная, — пояснил Николка, не переставая терзать на поясе мешочек с зарядами. — Наши терцы уже побывали здесь, когда возили Шамилю штабную цидулку, — он снова обернулся к атаману. — Панкрат, пока абреки в молитвенном своем дурмане, надо с ними кончать.
Но атаман застыл на месте, превратившись в каменное изваяние, лишь глаза у него уперлись двумя железными костылями в абрека в белой черкеске, не отрываясь от него ни на мгновение. Он тоже чего-то выжидал. И когда мюрид встал во главе горского войска, от которого осталась едва половина, чтобы повести всадников за собой, он поднял руку. Сотни ружей что с одной, что с противоположной стороны улицы, где сгрудились червленцы с ищерцами, примкнули прикладами к казачьим плечам, дула замерли на вертлявых фигурах абреков. Но было еще рано отдавать команду на уничтожение врага, да и противник не торопился ввязываться в новый бой или признавать свое поражение бегством. Из-за угла ближайшей сакли показались несколько верховых в белых черкесках и с зеленым знаменем в руках знаменосца. Возглавлял процессию сам имам Шамиль, он сидел в седле согнувшись, по сухощавому его лицу пробегали гримасы боли. За ним следовали телохранители и только после них покачивались в седлах самые приближенные мюриды. Их было много, в передних рядах переваливалась уткой бессмертная фигура Мусы, кровника семьи Даргановых. Как и Шамиль, он скрутился в три погибели, едва не касаясь конской гривы белым лицом. Петрашка уже слез с башни, вместе с Буалком они пристроились позади Панкрата с Захаркой. Завидев Мусу, студент вскинул ружье и направил дуло на кровника, палец привычно лег на спусковой крючок.
— Охолонь, еще успеется, — покосился на него старший брат. — Сначала посмотрим, что они нам предложат, а потом поступим по обстоятельствам.
— Я же в Мусу попал, — растерянно проговорил Захарка. — Часовые на своих руках вносили Шамилева прихвостня за ворота крепости.
— Кто в него только не попадал, — криво усмехнулся атаман.
— Панкрат, этого Мусу надо застрелить, иначе кровная месть между нашими семьями никогда не закончится, — не желал успокаиваться Петрашка. Буалок, пристроившийся рядом с ним, тоже нервно повел дулом по передним рядам абреков. — У него же двое сыновей подрастают, и у его сестры Кусамы еще есть парочка бирючат.
— Я сказал охолонь, один твой выстрел может погубить сотни казаков, — еще упрямее сдвинул брови на переносице Панкрат. — Убийство Мусы не положит конец кровавому обряду, у этого бирючины еще все впереди…
Между тем Шамиль подъехал к своему войску и по подсказке Садо развернулся лицом по направлению к башне, возле которой остановился Панкрат с братьями и станичниками. Рядом с ним пристроился Ахвердилаб, протиснувшийся из середины общей лавы, вид у него был не лучше, чем у раненного имама правоверных кавказцев. Черкеска во многих местах была порвана, на правой щеке чернел длинный шрам с запекшейся кровью. Но джигит продолжал расправлять плечи и гордо вскидывать подбородок, заросший черной бородой. Он был дагестанцем, поэтому не красил волосы на лице в красный цвет. Лишь один Садо из всех мюридов выглядел начищенным пятиалтынным, не принимавший участия в битве, он сумел сохранить первоначальный лоск. Но даже в трудном для абреков положении, он оставался всего лишь одним из помощников вождя горцев.
Шамиль тронул поводьями своего белого арабчака с коротким туловищем и с высокой холкой, проехав половину расстояния до казачьего войска, он остановился. Ни один из мюридов не осмелился пуститься вслед за ним, все они остались на своих местах.
— Атаман, тебе предлагают прибыть на переговоры, — перевел Николка молчаливые действия имама. — Ружье закидывай за спину, чтобы не вызывать у абреков лишних подозрений, остальное можешь оставить при себе.
— На переговоры ходят без оружия, — передавая ружье и саблю подъесаулу, проворчал полковник. — У Шамиля на поясе всего один кинжал.
— Еще бы не стараться быть благородными, — ухмыльнулся Захарка. — Мы у абреков, почитай, в их собственном доме, в который они запускают только гостей.
Но Панкрат уже не слушал, он направил своего кабардинца по середине улицы, чтобы быть у всех на виду. Когда он приблизился к Шамилю, то вскинул на вождя горских народов глаза, надеясь разглядеть на его сухощавом лице ответы на многие вопросы, и натолкнулся на абсолютно черные зрачки, похожие на зерна четок, вырезанных из агата. Они светились таким-же тусклым, словно отшлифованным, светом и лишь в глубине их бились отблески неугасимого пламени, бушевавшего внутри сухопарого тела. Казалось, что этим зрачкам мало топлива, они просили его еще, затягивая стоящего напротив них в огнедышащую утробу. Панкрат едва не сморгнул веками, магнетизм этого человека был безграничен, как и власть, которой он обладал, перед ним можно было только ползать на карачках, выказывая свою преданность и позволяя делать над собой все, что он захочет. Скорее всего, у кавказцев так оно и было, но Панкрат родился вольным казаком, начальников над ним не было отродясь. Полковник скрипнул зубами и взял себя в руки, в серых зрачках появился тот самый стальной блеск, который перешибал черные высверки глаз противника как пустотелые трубки от прибрежного чакана. Широкие плечи его развернулись еще больше.