Казачка. Книга 1. Марина
Шрифт:
Петр Тимофеевич стоял над душой. Он возвышался и подавлял. И его худосочная жена — Людмила Васильевна, просто ненавидела, когда Петро так всею массою своей давит на душу. Давит и давит — стоит вроде не касаясь ее, но хуже пресса какого, и каждое слово, как молотком вколачивает в нее.
— Ты этой дуре нашей скажи! Если она сама с Мишкой не хочет поговорить, если она его покрывает в его похождениях, я ее вдовой сделаю. Так ей и передай.
— Петя, Петя, разве я ей не говорила?
— Эта клуша толстая, если хочет разводкой быть, так я ей такой
— Петя, Петя, ну разве Михаил говорил, что ее бросит?
— А на хрена эта его Марина такой домище строит? Скажи мне! Откупила у Грицаев пол-участка — своего им мало было, и домину выводит уж на третий этаж! Это при семье — она, да плюс полтора — брат — недомерок, жаль мы его не посадили тогда, да сестрица — пигалица… И где это у нас видано, что б такие домы себе одной строить? Ясно — как Божий день — для Мишки она эти хоромы строит, для себя и для Мишки.
— Петя!
— Что, Петя? Эта дура наша что? Хочет внука моего безотцовщиной оставить? Или она думает, что с ее красой ненаглядной она как эта Маринка — другого мужа себе найдет? Не найдет! Она и этого бы не видала никогда, если б не отец! Мне пришлось счастьем доченьки родной заниматься.
— Ну так и не склеивается у них, потому как насильно мил не будешь.
— Молчи, дура! Такая же дура, как и дочь. Одна дура толстая, другая худая.
— Не ругайся, Петя, я не люблю
— Не любишь? А с брошенной разводкой возиться любишь?
— Петя, я ей скажу. Я ей говорила уже
— Ты и Мишке передай
— А ты сам. Тыж его начальник. Рази я могу слова такие ему сказать, что ты его убьешь?
— Ладно. С Мишкой сам поговорю. Но ты этой дуре в башку ее тупую вбей! Вбей, что второго мужа ей отец искать не намерен. Пусть с этим научится жить.
……………………………………………………………………………………………
Есть женщины, которые готовы смириться с тем, что им достается не весь их любимый мужчина — полностью с его свободным временем, со всеми его деньгами и естественным желанием иметь детей, но достается им только его часть. Причем части, на которые его приходится делить с другой женщиной — неравноценные.
Одной достается его фамилия, штамп в паспорте, общие с ним дети… А другая получает его страсть.
В каждой части есть свои привлекательные стороны. И некоторые женщины вполне довольствуются тем, что им от их любимого досталось. Одна радуется хотя бы тому, что имеет она при нем общественный статус мужниной жены и дети ее — не растут безотцовщиной. А другая рада — радешенька, что он заезжает к ней два раза на неделе и после ужина с рюмочкой — валит ее на кровать, нетерпеливо — словно в первый раз.
Но ни та — ни другая не получает всей его любви.
И первая, та что со штампом, тоскует по его страсти, и вторая — плачет от того, что в пол — одиннадцатого вечера он уже суетливо собирается и с виноватым лицом уходит к той, что со штампом.
Но тем не менее. Но тем не менее, они его делят. До поры. До поры до времени.
Маринку сильно обижало то обстоятельство, что Мишка не проводил с нею выходных. Поэтому она и не любила выходные.
Он позвонит на неделе, — я зайду? А на нее бывает, словно найдет злость какая то, — ну что все только у меня, да у меня на квартире? А он так наивно, — а где еще?
Где еще?
А разве нельзя поехать в воскресенье на речку на шашлыки с друзьями?
Нет. Нельзя.
Потому что у него Галя, а у Гали папа — начальник милиции.
И все их нечастые прогулки совершались только по будним дням.
И то, к какой неслыханной конспирации приходилось при этом прибегать!
Вот решили они поехать на пикник. Без друзей, разумеется. Вдвоем, чтобы только дома не сидеть.
Маринка заранее все приготовила. Полную эмалированную кастрюльку парной баранины с базара настрогала в вине с луком и перчиком. Бутылочку красного прикупила. Все это в багажник.
А Мишка — налегке. Отъехал только от города по Ростовскому шоссе до Рыбхоза на автобусе, сошел на безлюдной остановке и ждал ее там, покуривая.
Недолго ждал — Маринка девушка пунктуальная.
Недолго думая, поехали на рыбхозовские пруды. Машину мордой в посадку, дверцы нараспашку — пускай проветривается, музыку погромче, чтобы было сердцу веселей.
Мишка костерок сообразил, а она аккуратно на белой клеенке праздничную трапезу сервировала. Салатик «оливье» в пластмассовых коробочках, помидорчики, огурчики, хлебушек…
— Купаться будем?
— Я нет.
— А я искупнусь.
Он стянул через голову джинсовую рубаху, спустил черные джинсы, тяжелые от лежащего в кармане табельного «макарова», медлительными движениями поправил плавки на плоском животе.
И — и — и бух! С бетонной плиты в воду.
— Раз, два, три, четыре…. пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, — про себя считала Марина.
Вынырнул аж на середине. Громко стал отплевываться, фыркал, будто барбос… Потом стал саженками махать к берегу.
У Маринки от солнечной ряби на воде заслепило глаза.
Он вылез, и принялся дурашливо стряхивать на нее капли обильно стекавшей с него влаги.
— Ну что, дурачок что ли, в самом деле? Не приятно!
— Ха-ха-ха!
Потом он зажмурив глаза лежал кверху пузом на теплой бетонной плите, а она наклонив голову на бочек, длинной травинкой щекотала ему за ухом. Мишка корчил гримаски, дергал плечом, но руки ее не отводил, а она любовалась его лицом, грудью, плечами… Всем таким любимым…
Нет! Не хочет она его делить с Галей. Не хочет.
Не такая она — Маринка, чтобы довольствоваться малым.
И ребенка она хочет. Очень.
Не открывая глаз, он протянул руку, и его сухая шершавая ладонь уверенно легла туда, куда она всегда ложилась в их сокровенные минутки.
— Мишка!
— Угу!
— Мишка!
И не контролируя своих чувств, она как безумная орала в его объятиях, на заднем сиденье подаренной Русланом вишневой «восьмерки».
— Что уставились? А ну, брысь отсюда!