Казаки
Шрифт:
«У нас в войске междоусобие: полтавский полковник собрал самовольцев, призвал к себе кошевого атамана Бара-баша с запорожцами — людей бьют, города и села жгут, я просил у царского величества милости, много раз писал, чтоб государь велел сократить самовольцев, но государь меня не пожаловал, а ему, полтавскому полковнику, даны Грамоты, а он к ним всякую ложь прилагает. Он послал в Переяславль и в разные города письма, чтоб все казаки шли к нему на службу, по указу царского величества, идти войною на гетмана Выговского и начальных людей, убивать их или хватать и отсылать к царю, а его царское величество велит их ссылать в Сибирь. Мартын называет меня ' ляхом и изменником, пишет, что государь дал ему в помочь разных людей своих сорок тысяч, пушки и знамена.
Я посылал к нему посланцев, а он их побил. Я все ждал от государя указа, а указа нет, теперь
, «Не вели, гетман, ходить татарам за Днепр, — сказал Опухтин, — и сам не ходи, а ожидай указа от великого государя; государь прикажет укротить самовольцев. Государь, по вашему прошению, указал быть в черкасских городах воеводам, а Пушкарю не посылал ни войска, ни знамен, ни пушек: это Мартын затевает;государь хочет, чтоб не было междоусобия и в своих грамотах пишет, 4tq6 все жили в любви и совете, а у тебя, гетмана, в послушании. А татары — какие доброхоты христианам? где ни бывают, то разоряют.
Ты говорил гетману, что Пушкарю не присылали в полк ни знамен, ни пушек, ни ратных людей, а вот Мартын и Барабаш пишут в разные города и села, чтоб шли, по указу царского величества, на гетмана Выговского и начальных людей, а кто не йойдет, тем угрожают пленом, огнем и мечем. Пишут, что из Белагорода прислано ратных людей сорок тысяч. Гетман этим письмам верит. Ты гетману прав-
ды не сказал. Завтра гетман выступает на Пушкаря и Ба-рабаша, а тебе не велит посылать никого к Пушкарю и самому тебе здесь оставаться в Чигирине>>.
Опухтин еще раз' заверял, что письма Пушкаря и Бара-баша затейные. Но это ни к чему не послужило. Гетман выступил на другой день, а Опухтину велено было не выходить из двора; его берегла стража.
Но через два дни Опухтин получил от гетмана письмо, где, между прочим, говорилось: «не думай, друг мой, чтоб ' я царскому величеству и его людям желал чего-нибудь противного; своевольцы покушаются на мою жизнь, учат людей, убивают детей и . женщин, грабят имущество и прикрываются царскими грамотами и ратью, которая стоит в Белогороде: будто бы его царское величество послал ему ратных людей проливать -христианскую кровь. Мы этому не верим: это одна неслава на его царское величество, я же всегда остаюсь верным слугою. и подданным царским. Не кручинься, друг мой, я бы рад был тебя отпустить, да трудно, пока не укрощу своеволия, а как даст Бог укрощу, тотчас же тебя, друга моего, отправлю». После того приходили к нему Павел Тетеря и брат Выговского, Данило, оставленный в качестве наказного гетмана; оба они утешали царского гонца; .сам гетман еще раз прислал ему любезное письмо; но, тем не менее, Опухтина с его людьми не выпускали из-под. стражи и не дозволяли иметь ни с кем сношений.
Но к Выговскому на пути прибыл новый царский посланец, стольник Петр Скуратов: его послали надзирать за поступками гетмана. Скуратов встретил гетмана, когда тот, идя к Полтаве, остановился с войском под Голтвою. Гетман, не видавшись с посланцем, оставил его в Голтве и велел ждать, пока сам не кончит дела с Пушкарем. Это делалось под тем предлогом, чтобы царский посланец не подвергался опасности; но Скуратов объявил напрямки, что прислан государем проведывать вестей; что ему велено быть при гетмане и разузнавать, нет ли еще какой смуты в Войске; в послушании ли у гетмана полковники и все казацкие чиновники. Он требовал настоятельно, чтобы Выговский взял его с собою. Вслед затем, не дождавшись ответа, Скуратов поехал прямо к казацкому обозу и дал знать, что прибыл с царскими милостивыми грамотами. Гетман поневоле должен был принять его, н^ уже плохо скрывал свою досаду.
Посланца ввели в обоз и поместили близко гетман с кого шатра; явился казак и объявил, что гетман зовет его
идти пешком в свой шатер, потому что недалеко; посол заупрямился: ходить пешком вообще для знатного человека считалось несообразным с его достоинством. Ему начали седлать коня; как увидел это вводивший посланца в обоз Самойло Выговский, родственник гетмана, то сейчас дал знать, и от гетмана привели лошадь. Около шатра козац-кого предводителя встретили посла полковники. Сам гет-' ман выступил несколько шагов из шатра. Посол проговорил перед ним заученную речь, написанную до слова в «наказе», и подал царские грамоты. Их было две. Подавая гра.: моты от имени царя, он спросил о здоровье гетмана и полковников. И гетман и полковники поклонились низко в знак благодарности. Одну грамоту гетман прочел про. себя. В этой
«Этой грамотою не унять Пушкаря, взять бы его самого, да голову ему отрубить, или прислать в Войско Запорожское ЖИВОГО».
«Такая грамота, — объяснял Скуратов, — отправлена была: к полтавскому полковнику со стольником Алфимье-вым, и в Запорожье тоже послано, и уже два раза; и со мною прислан тебе, гетману, список для ведома, а ,мне велено при гетмане побыть».
Выговский заговорил сердито: «Давно бы следовало вора поймать и прислать в Войско, как я и писал уже много раз его царскому величеству, — можно было укротить Пушкаря еще до Пасхи; а если не изволят его смирить, то я сам с ним управлюсь: можно было до сих пор его усмирить; целы были бы православные христиане, которые от него безвинно побиты; а я все терпел, все ждал указа его царского величества. Иначе еще зимою я смирил бы Пушкаря огнем и мечом. Я не домогался булавы, — хотел жить в покое, но Богдан Матвеевич Хитрово обещал мне взять
Пушкаря и привести ко мне; да не только не привел, но пуще ободрил его, надарил ему соболей и отпустил, и к Барабашу написал. Барабаш теперь с Пушкарем. Мы присягали его царскому величеству на том, чтоб никаких прав наших не нарушать; и в пунктах написано, что государь вольность нам обещает паче того, как было при польских королях, а по нашим правилам следует так: ни к полковнику, ни к кому иному не должно посылать грамот мимо гетмана. Один гетман чищшт во всем расправу; а вы всех в гетманы произвели; поиадавали Пушкарю и Барабашу грамоты, а от таких грамот и бунты начались. А как мы присягали царю, в ту пору Пушкаря и не было, — все это сделал покойник Богдан Хмельницкий; да и других статей, кроме наших, никто не видал. Не следовало было того начинать. Теперь Пушкарь пишет, будто ему позволено взять на четыре года на всякого козака по десяти талеров на год, а на сотников побольше; будто бы мы завладели шестьюдесятью тысячами талеров, а этого и не бывало! Не впервые к нему такия грамоты посылаются, да Пушкарь их не слушает вовсе».
«Это уже в последний раз! — сказал Скуратов: — подожди, пан гетман, что сделает Пушкарь. Если он теперь не учинит по государевой грамоте, тогда своевольство ему от его царского величества даром. не пройдет, а я останусь и буду ждать».
<<Ты, стольник, — сказал гетман, —-приехал проведывать, а проведывать тут нечего: все ясно; вестей про неприятеля нет; я иду на Пушкаря и смирю его огнем и мечом. Куда бы он ни убежал, я его там найду и стану доставать; хоть бы он ушел и в царские города, так я и туда пойду, и кто за него станет, тому самому от меня достанется, а государева указа долго ждать. Я перед Пушкарем не виноват; не я начал — он собрался с самовольниками и пришел под Чигирин — Дубраву. Я с ним хочу биться не за гетманство, а за свою жизнь. Дожидаюсь рады; я булаву покину, а сам пойду к волохам, или сербам, или к мультянам, — везде мне рады будут. Великий государь нас прежде жаловал, а теперь верит ворам, которые государю не служивали, — на степи царских людей убивали, казну царскую грабили: тех государь жалует, принимает их посланцев, деньги и соболей им отпускает, а этих бунтовщиков надобно было бы прислать в Войско Запорожское».
Выговский с досадою расстался с царским посланцем; его очень огорчало то, что посланец открыто возвещал, что
приехал смотреть за ним. В тот же день сошелся с ним Самойло Выговский и говорил:
<<В Войске Запорожском большое сомнительство: думают, что царь потакает Пушкарю; сам Пушкарь толкует, что во всем Войске были царские воеводы; кричат они, что не замолчат до тех пор, пока воевод _не пришлют. А при королях польских было подобное: назначили полковников из ляхов, и при каждом из них было человек по десяти ляхов; зато сделалось возмущение: и полковников и ляхов побили».