Казань
Шрифт:
– Если Орлов не преуспеет? – коротко спросил прусский посланник прихлебывая кофе.
– Пугач припожалует в старую столицу – развел руками сенатор – А там уже предсказать не берусь. Вся страна впадет в бунт.
– Вы знаете, у Елизаветы Первой Тюдор – фон Сольмс промокнул губы салфеткой – Был придворный поэт. Джон Харингтон. Он однажды сказал:
“Мятеж не может кончиться удачей, -
В противном случае его зовут иначе”…
– На что вы намекаете, Генрих?! – побледнел Волков.
– На то, что возможно в Казани сидит
– Нет, нет… – замотал головой Волков – Это измена! Меня за такое на дыбу…
– Вы нам обязаны – с нажимом произнес посланник – Езжайте в Казань, подорожную я вам устрою. Разузнайте там все. Если шансы Пугачева велики, станьте при нем своим человеком. “Узнайте” его – думаю это ему поможет завоевать авторитет среди народа. Если же это битая карта, возвращайтесь.
– Никак невозможно – Волков попробовал встать, но фон Сольмс схватил его за обшлаг мундира.
– Дмитрий Васильевич! У нас ваших векселей на сто тысяч. Это же разорение и позор. От вас отвернется все общество!
Лицо сенатора исказилось от внутренней борьбы. Он поколебался недолго, но все-таки сел обратно за стол.
Глава 7
– Вампира поймали!
– Что??
Я подскочил в кресле, румяная Маша Максимова усадила меня обратно. Утренняя перевязка уже заканчивалась, когда пришел невыспавшийся Шешковский.
– Ночью шли повальным обыском по старым барским усадьбам. Прятался на сеновале.
– И как же выглядел этот вампир? – иронично поинтересовался я.
– А как они все выглядят? – пожал плечами Степан Иванович – Бледный, с кровью на губах. Из бывших дворян казанских.
– Как зовут?
– Иван Курбатов.
Фамилия и правда казанская.
– Что делать с ним? Осиновый кол в сердце?
– Поехали, посмотрим на него – я поцеловал руку вспыхнувшей Маше, позвал Жана одеваться. Постепенно сам обрастаю барскими привычками. И умываться мне подают, и грелку в постель приносят…
До тайного приказа было рукой подать и уже через полчаса я разглядывал бледного, чахоточного вида парня сверкающего на меня непримиримым взглядом.
– Все это чушь! – сходу закричал Курбатов, когда мы зашли в камеру – В заговоре был. И еще раз вступил бы. Но девок не воровал, кровь у младенцев не пил.
Иван закашлялся. На губах у него и правда выступила кровь. Да это же туберкулез! Причем судя по всему в открытой форме. Я сделал один шаг назад, другой. Вышел из камеры. Лекарства против этой болезни сейчас нет, парень гарантированно умрет.
– Крестьяне местные жалятся, что младенчики мрут – пояснил подошедший Хлопуша – И також бледные становятся, словно вампиры новообращенные. Надо бы церковников к следствию позвать.
– Не надо – покачал головой я – Отправьте Курбатова в гошпиталь. Да напишите Максимову пущей держит его в отдельной палате. Раненые с арского поля выздоровели уже, места должны быть.
– Чахотка это! – пояснил я тайникам в ответ на недоуменные взгляды – Причем заразная. Видал я таких уже ранее в своих странствиях.
Хлопуша озадаченно почесал затылок, Шешковский достал платок, начал вытирать руки.
– Раз уж приехал, пойдем, посмотрим, как вы допросы ведете.
В эти времена в политических процессах со средствами расследования не церемонились. Людей подвешивали на дыбе, выворачивая суставы, били кнутом. После этого отправляли в камеры отлежаться, чтобы через несколько дней подвергнуть истязаниям снова. По установленному порядку обычно пытали три раза. Если не находили в ответах противоречий или изменений – появлялся шанс избежать дальнейших допросов. Презумпция невиновности в таком серьезном расследовании не работала. С точки зрения Хлопуши и Шешковского все, кто предоставлял приют бывшим дворянам, давал им деньги или еду – были преступниками. Даже если вина не подтверждалась смущения никто не испытывал, так как решалась задача поиска врагов царя.
Пыточная выглядела мрачно, как я и представлял. Тусклые светильники, огонь в очаге, серые стены, крюки в потолке, столик с пыточными инструментами. Палачи и канцеляристы склонились в низком поклоне. Я окинул помещение взглядом и сел в сторонке на лавку.
– Кто там первый на дыбу? – спросил я Шешковского.
– Кого повелишь, Петр Федорович – Степан Иванович расположился за главным столом, быстро пробежал взглядом допросные листы – Но думаю надо начать с главных. С Державина, Жилкова и Курагиных.
Я тяжело вздохнул про себя. Как спасти поэта? Россия сейчас так бедна образованными и талантливыми людьми. Или это все интеллигентская мягкотелость? Харлова Таня вон, в гробу лежит. Сегодня вечером похороны – землю на кладбище уже отогревают и долбят. И отпевать будут в закрытом гробу – невозможно смотреть на обезображенное лицо девушки.
– Давай Державина – я хрустнул пальцами.
– За убой беременной женки – им всем четвертование полагается – тихо произнес Шешковский.
– Выясните кто рубил Харлову, его пытать крепко.
Пара дюжих охранников привели осунувшегося Державина, пинком поставили его на колени. Поэт выглядел плохо. Бледный словно утренний вампир, небритый… Но взгляд такой же непримиримый как и у Курбатова.
– Я вам ничего не скажу – Державин сплюнул на пол – Можете пытать сколько хотите.
Начался допрос. Пришедший Хлопуша и Шешковский попеременно спрашивали, поэт ругался, канцеляристы записывали. Потом с допрашиваемого сорвали рубаху. Мужчине заломили руки за спину, привязали к веревке, подвешенной к потолочному крюку, и палачи вздернули тело кверху. Державин застонал, а потом заорал, когда его дернули за ноги вниз, выворачивая руки из суставов. Снова начался неторопливый допрос. Поэт молчал – только зубами скрежетал.